— Знай, с кем шутишь… — донёсся его голос, потом было тихо, но звука пощёчины не было.
— Сегодня большой день… — донёсся голос деда Месропа.
— В другой раз, в другой раз… — донёсся голос мужчины в белой майке, — не в первый и не в последний раз видимся…
И снова было тихо, дед Месроп, наверно, скривил шею, потом сказал:
— Неправду говоришь, Езек.
— Хочешь, поклянусь своим Лерно?
— Я готов, — донёсся голос деда Месропа. — Как только захочешь, ты только позвони в Цмакут, разделанная лань будет дожидаться тебя на этом самом месте.
— Идёт! — донёсся голос доктора, и мужчина в белой майке сказал:
— А ты знай, с кем шутишь, чувство меры соблюдай.
Доктор не ответил. Доктор не ответил, доктор, значит, был не прав, что шутил с дедом Месропом. Доктор был не прав, а та, в красном платье, сидела сейчас, наверное, грустная, наверное, ей до слёз было жалко доктора. И той, другой женщине тоже, наверное, было грустно, потому что проклинали её чрево. И лошадь вон увели и не приводят. А мужчина в белой майке сейчас вернётся, чтобы выпить вместе с мальчиком за этот родник, и что же тогда мальчик скажет, что должен сказать мальчик? Неудобно, наверное, ничего не сказать? А может, неудобно сказать что-то? Да и что тут скажешь? А лошадь старая, а тот мальчик не понимает, что лошадь старая, что она такая старая, что хочет умереть, тот мальчик, наверное, погоняет её, а лошадь и бежать уже не может…
ЛЕРНИК АРЗУМАНЯН
1897-1943
ПРОХОЖИЙ, Я ДОСТОИН ТВОЕГО ДОБРОГО СЛОВА И БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ ЗА НЕГО.
От сыновей Езека и Лерника
Стоя перед портретом, именем и жизнью этого человека, он сам, ничего в жизни не сделавший, но, как бессовестный щенок, нацарапавший своё имя и свою безобразную фамилию под именем дяди на стволе бука («вернусь, сотру», «вернусь, сотру», «вернусь, сотру»), со стаканом в руках, пальцы сжимают твёрдый хлеб и скользкую колбасу, стоя перед портретом и делами этого человека, среди журчания родника, мальчик подождал… А лошадь всё не вели, и имя той, другой женщины отец с сыном не написали на камне рядом со своим именем — на головном камне, который был как рассечённый ствол дерева, а женщина в красном платье любила доктора, была счастлива, а теперь она очень грустная, и всё из-за мальчика… Если бы мальчик с дедом Месропом не пришли сюда, доктор бы не шутил так много, и мужчина в белой майке не выругал бы его, а женщина в красном платье не загрустила бы… Если бы не мальчик, дед Месроп погнал бы свою кобылу, не зашёл бы в сад и был бы сейчас в горах рядом с Дошояном, Дошоян не был бы сейчас сердит, не послал бы Аветика в Якутию… А сестрёнку надо в Одессу повезти, а бедный отец не может вытащить руку из кармана, потому что дети ждут конфет, и тот Григорян сам себя грызёт, сам себя грызёт и ничего не может поделать, потому что всё уже случилось, сын его умер, кончился, нету его и не придёт он больше к нам, не придёт больше… И хорошо, что не придёт. Отрешённый, не то улыбка, не то недовольство.
Стоя перед родником, перед именем и жизнью этого человека, мальчик отметил про себя, что слышит топот лошадиных ног, но это не тяжёлая поступь Алхо.
Кто-то сказал:
— Дойду и вернусь, дойду и вернусь, я мигом…
— Иди, иди к нам, парень, почта твоя никуда не убежит, — сказали.
— Дойду и вернусь, дойду — мигом вернусь, — сказал голос почтальона, и топот его лошади заглох, а тяжёлой поступи Алхо не было слышно, а брат на станции ждал, а человек в белой майке должен был прийти, чтобы они с мальчиком, стоя перед портретом и жизнью этого человека, почтили его память и выпили бы. Мальчик подождал.
Мальчик подтянулся и посмотрел через стену — рядом с лошадью стоял дед Месроп, и голова его покоилась на седле, а что делает мужчина в белой майке, мальчик не посмел увидеть, потому что мальчик не чувствовал за собой права напоминать о себе, мол, я, щенок, стою тут и жду тебя.
Колбаса упала. Тайком от себя мальчик нагнулся, поискал колбасу, и мужчина в белой майке не пришёл в эту минуту, мальчик нашёл колбасу, но пролил водку, и от этого уже можно было умереть, тем более что мужчина в белой майке вот-вот должен был прийти, и мальчик, зажав стакан в кулаке, в своём большом красном кулаке, замер.
— Сурик, — донёсся голос деда Месропа. — Сурен! — Но когда это почтальон был здесь, почтальон давно проехал, почтальон уже был в Шамуте.
А если мужчина в белой майке заметит, что стакан пустой, и пойдёт, чтобы принести для этого щенка водки?
— Вы меня с землёй сровняли, — донёсся сонный голос деда Месропа.
— Об этом больше ни слова, уже договорились, — сказал мужчина в белой майке. — Ну с богом, будем здоровы.
Мальчик подтянулся и поглядел поверх стены — они все сидели под абрикосовым деревом вокруг скатерти, они сидели так и ели, и они могли заметить движение мальчика и позвать его — мальчик замер на месте. Оттуда можно было заметить лоб, глаза, полноса мальчика, но, если как следует замереть на месте, может, и не заметят.
— Лерник! — позвал через плечо мужчина в белой майке. — Лерно!
Со стаканом в руках дед Месроп хотел что-то сказать, он смотрел в сторону родника, но вряд ли он видел мальчика, потому что мальчик очень хорошо замер. Мальчик хорошо замер, но глаз не закрыл, а дед Месроп смотрел мальчику прямо в глаза. Мальчик закрыл глаза, но было уже поздно.
— Это не сын нашего косого Егиша там виднеется? — сказал дед Месроп. — Из-за одной лани с пяти часов на лошади кружу.
— Ты что это там делаешь, парень? — донёсся голос человека в белой майке, и мальчик нагнулся.
Женщина в красном платье горячо и вволю посмеялась, и мальчик, тоже улыбаясь, перебежал на другую сторону родника и убежал. Он перешагнул изгородь и, сгорбившись, наклонившись так, чтобы его не видно было, убежал. Когда мальчик выбежал из-за стены родника, но не добежал ещё до изгороди, когда он ещё перебегал от родника к изгороди по скошенной траве, человек в белой майке крикнул ему: