Август и в самом деле держал себя с сенаторами как учитель с учениками. Он предпринял ряд мер, направленных на поддержание в них должного прилежания, и строго регламентировал частоту заседаний. Особым эдиктом он предписал вновь избранным сенаторам, чьи кандидатуры он лично утверждал, перед заседанием приносить жертву вином и ладаном на алтарь того бога, в храме которого происходило собрание, чтобы они «несли свои обязанности с большим благоговением». Это означает, что усердие сенаторов оставляло желать лучшего, что неудивительно: лишенные какой бы то ни было реальной инициативы, многие из них старались увильнуть от необходимости присутствия на собрании. От Августа требовалась немалая ловкость, чтобы, ни в грош не ставя мнение сенаторов, делать вид, что он относится к ним с уважительным почтением. С его точки зрения, сенаторов следовало постоянно опекать, иначе ни один из них не справился бы с возложенной на него ответственной ролью.
Впавший в детство сенат утратил доступ к рычагам реальной власти, когда потерял контроль над армией и чеканкой монеты. Даже разделение власти, законодательно утвержденное в 23 году, на практике не соблюдалось. Документы, найденные в Кирене, которая входила в сенаторскую провинцию, подтверждают это. Вот что говорится в одном из них:
«Император Цезарь Август, верховный понтифик, в семнадцатый раз облеченный властью трибуна, повелевает: «Жителям провинции Киренаики, получившим права гражданства, предписывается не уклоняться от участия в священных обрядах эллинского культа…»
Тон эдикта говорит сам за себя: авторитет Августа безоговорочно признавался даже в провинции, официально управляемой сенатом.
Ограничив полномочия сената, Август в то же время заложил основы новой администрации, поделив ответственные должности между сенаторами и всадниками, которые впоследствии оформились в высокопоставленную чиновничью прослойку. Но именно принцепс, от которого напрямую зависело, примет ли карьера того или иного политика стремительный ход или зайдет в тупик, брал на себя все принципиальные решения, опираясь на сенаторские комиции, но главным образом на узкий круг близких друзей.
Перечисление реформ, предпринятых Августом в сфере политики и управления Римом, Италией и империей, заняло бы здесь слишком много места. Отметим главное: все они были нацелены на упорядочение того, что до той поры пребывало в хаосе, все осуществлялись с опорой на постоянно действующий «аппарат», работавший под неукоснительным контролем вездесущего принцепса.
Очертив рамки деятельности двух высших сословий, Август обратил взор на реорганизацию и еще одной политической силы, именуемой Народом и требовавшей сдерживания. С этой силой он расправился теми же методами, что применил и к сенаторам: лишил Народ юридических полномочий, оставив за ним формальное право избирать магистратов. Поэтому народные собрания по-прежнему имели место, и даже сам принцепс принимал участие в голосовании как обычный гражданин. Однако реальной власти у народного собрания не осталось, поскольку принцепс вначале утвердил свое право предлагать угодных себе кандидатов и, напротив, вычеркивать из избирательных списков неугодных, а затем, после 5 года н. э. и вовсе ввел практику «назначений», которая заключалась в том, что он просто представлял список кандидатур, подлежащих голосованию.
Август не отказался от принятой во времена республики практики раздачи населению денежных сумм и организации зрелищ, веком позже заслужившей суровое осуждение Ювенала. Он, конечно, понимал, что этот обычай развращающе действует на людей, лишая их жизненной энергии, и, не в силах поломать его, старался проявить максимум придирчивой строгости, выступая в роли отца, выдающего отпрыскам карманные деньги. Так, однажды, когда народ требовал обещанной выдачи, он ответил: «Я свое слово держу». В другой раз, когда плебс настаивал на выдаче, хотя принцепс ничего не обещал, он издал особый эдикт, в котором заявил: «Не дам ничего, хотя и собирался». Когда же жители города стали жаловаться на недостаток и дороговизну вина, он высокомерно бросил: «Мой зять Агриппа построил довольно водопроводов, чтобы никто не страдал от жажды» (Светоний, XLII).