— Хотя ты небось и ощипывать их не умеешь.
— Я не умею? Да назови хоть одно дело, которое я не умею делать!
Поулине скептически улыбается.
— Я, который выстроил фабрику на Бермудских островах и ночевал в лагере прокажённых!
Поулине, насмешливо:
— Вечно эти твои истории!
— Ты мне, значит, не веришь? — спрашивает он. — Ладно, я докажу тебе, что умею строить фабрики!
И он опять заводит речь о своём, толкует о телефоне, электрическом освещении, о машинах, на которых можно летать: ты себе садишься на стул, самый обыкновенный стул, и поднимаешься в воздух. Но конечно, на это нужны деньги, вот для чего им требуется и банк, и фабрика рыбной муки, и промышленность, и заработки, и вообще много-много денег. Вот бы ему сколотить по-быстрому состояние и поднять жизнь в Поллене на новую, небывалую высоту, ещё настанет день, когда люди по достоинству оценят его, ещё и амтман заедет за ним в карете, запряжённой четвёркой, чтобы куда-то там его отвезти...
Августа совсем занесло, в своих мечтах он унёсся в заоблачные выси.
Но Поулине он, по правде говоря, начал раздражать, да и полёт его фантазии уже клонился к земле.
— Довольно я наслушалась твоих выдумок! — сказала она и махнула рукой, словно желая отогнать очередную ложь.
Август сразу сник и спросил:
— Что это ты давеча говорила про кур?
— Уж больно ты нарядно одет, боюсь, как бы не изгваздался в курином пуху.
Август и впрямь был нарядно одет, никакого сравнения с тем, что обычно.
— Я нарядился, чтобы свататься, — сказал он неожиданно.
— И куда ж это ты собираешься?
— Сюда, дальше мне идти не стоит.
Поулине воззрилась на него в полном недоумении.
— Ну так вот, отвечай, как ты к этому отнесёшься? Господи, какая наглость, какой бессовестный, какой распущенный человек! И — чёрт подери — как же он изменился! Седой, весь в морщинах, и волос на голове почти не осталось, правда, грудь колесом — гусар да и только.
Август пустился в объяснения:
— Гм-гм... это, конечно, не... чёрт меня подери, не так легко... короче говоря, я именно сюда и шёл, хватит с меня!
Поулине давно вышла из юного возраста, поэтому она не обрадовалась его словам, а, напротив, рассердилась:
— Ты о чём это толкуешь?
Август в ответ:
— Я надумал просить тебя...
— Меня?! — вскричала Поулине и, фыркнув, принялась наводить порядок на полках.
Пытаясь придать себе весу, Август сказал, что уже не раз бывал помолвлен, что правда, то правда, но теперь это всё в прошлом...
Ничего хуже он и придумать не мог, Поулине ещё пуще разгорячилась:
— Ну и тип же ты!
Август:
— А что тут такого? Неужели нельзя забыть то, что было, и порадоваться тому, что есть?
— Уж молчал бы ты!
— Скажу тебе откровенно, я пользовался большим успехом, у тебя такое бывало? Ты только попробуй быть целый год связанной с другим человеком, и тогда посмотрим, как ты себя будешь вести. Поверь, с каждым месяцем забывать всё проще и проще...
Однако его слова результата не возымели.
— Слышал я, — сказал он вдруг, — что сегодня сюда собирался капеллан. Ты, может, о нём думаешь?
Поулине, залившись краской до корней волос:
— Ну и что? Тебе-то какое дело?
— Да никакого, — сдался Август, — хотя я мог бы всерьёз тобой увлечься! Благо я решил начать оседлую жизнь.
— Ха-ха-ха! — издевательски расхохоталась Поулине.
— Видит Бог, это не самое плохое, что могло выпасть на твою долю.
Молчание. Поулине лихо шурует на полках, фыркает и поводит носом.
— Ты говоришь так, будто что-то в этом смыслишь, — бормочет она себе под нос.
Опять молчание. Август мало-помалу начинает понимать, что его оскорбили, и спрашивает:
— Ты сказала «смыслишь»? Думаешь, я по этой части уже никуда не гожусь? Вот это новости. Это про меня-то, который смыслит побольше некоторых?..
— Вот и докажи! — говорит она.
Нет, здесь ему ничего не обломится. Да и то сказать: одному Богу известно, так ли уж всерьёз Август, эта перелетная птица, затеял своё сватовство. Сомнительно что-то.
Поулине и сама могла ощипать двух кур. Она вообще всё могла сделать сама. Руки у неё были решительные и ловкие, они справлялись с любой работой, и спустя полчаса куры, ощипанные и опалённые, уже лежали в духовке. Потом она привела себя в порядок, причесалась, расправила локончики и упрятала их под сетку, пришила новый крахмальный воротничок к платью, а потом пошла в большую комнату, чтобы накрыть там на стол, и то и дело бегала на кухню проверить, как там у неё жарятся куры, и всё спешила, всё спешила...
Ведь он вполне может зайти в лавку, чтобы купить себе табаку и спичек, может заглянуть и в контору, где гордо красуется несгораемый шкаф; Поулине и там навела порядок, поставила стул куда следует, смахнула пыль. Все бумаги, почтовые, торговые, банковские и страховые, лежали на столе, она принесла из комнаты книгу псалмов и сборник линдрутовских проповедей и положила их поверх бумаг. А в ящике стола лежала её шкатулка для рукоделья, украшенная Сердцем Христовым.
Короче, получился молитвенный уголок, мало ли зачем ей понадобится выдвинуть ящик, вот пусть он и увидит всё это...
Пастор зашёл, когда у него выпала свободная минутка, чтобы спросить перьев.
Господи Боже ты мой! И, вспомнив, что у неё именно для него жарятся куры, Поулине не смогла удержаться от небольшой вольности.
— А может, пачку табаку? — игриво спрашивает она.
— Нет, нет, спасибо, хотя вообще-то, пожалуй, возьму, неплохо иметь запас. Сколько с меня?
— Нет... нет, нисколько!
Вот тут Поулине вполне могла пригласить его к обеду, но в эту самую минуту в лавку ввалился Теодор, и она смолкла на полуслове. Было бы нежелательно, чтобы вся округа прослышала о её торжественном обеде с пастором.
Пастор снова попытался заплатить.
— У торговцев из Верхнего Поллена я никогда ничего не получаю бесплатно, — сказал он.
— Боже, есть о чём говорить! Несколько пёрышек и пачка табаку! Да, так что я ещё хотела сказать... Не угодно ли вам заглянуть в контору, посмотреть, как там у нас стоит сейф и как вообще всё устроено?
А вдруг у пастора мелькнуло какое-нибудь подозрение?
— Уж и не знаю, есть ли у меня время... — сказал он и достал часы. — Повторяю, я ничего не хочу брать даром. Тем более что там, куда я собираюсь уехать, мне ничего не будут давать просто так! Я уезжаю в Финмарк!
— В Финмарк? — немедля подал голос Теодор. Пастор кивнул.
Теодор принялся разглагольствовать. Его отлично знают в Нуфс-фьорде, в Берлевоге, его в общем-то повсюду знают. Где он только не побывал, где не поездил по Норвегии!
Не исключено, что у капеллана Твейто мелькнула некая мысль, и он, как человек порядочный, решил объяснить даме.
— Я, знаете ли, получил небольшой приход в Финмарке, — говорит он, обращаясь исключительно к Поулине, — вот туда я сейчас и еду.
— Это когда «сейчас»? — спрашивает Теодор.
— Вот управлюсь с делами и поеду, — отвечает пастор, по-прежнему обращаясь к Поулине. — Но сперва мне надо заехать в Хельгеланн и там сыграть свадьбу.
Вот он и выложил всё как есть!
Теодор начал, словно рыба, ловить ртом воздух, а потом спросил:
— Вы, значит, хотите жениться? — Теперь ему было с чем обежать всю округу. — А на ком?
Пастор ему не ответил. Он по-прежнему обращался к одной лишь Поулине.
— Моя бедная невеста, она всё ждала меня, ждала верно и преданно, пока я достигну какого-то положения, и вот наконец её преданность будет вознаграждена.
Теодор:
— Значит, теперь, вы теперь женитесь...
Поулине не вмешивалась в их беседу. Пастор меж тем рассказывал ей о своей помолвке: поначалу то был лишь крохотный, светло-зелёный росток, грациозная незабудка, детская влюблённость, а потом маленький цветочек обернулся пышным садовым цветком. Чудо какое: это чувство не оставляло его все годы ученья, сопровождало его на всех стезях. Невеста же вселяла в него силу, чтобы он мог вытерпеть всё. То были нелёгкие годы, сперва в семинарии, потом в университете, много занятий, много языков, но она ни на единую секунду не усомнилась в его способностях. Просто удивительная женщина...