Август был горд своей плантацией и охотно её демонстрировал:
— А ну, взгляните, разве с ними хоть что-нибудь не в порядке? Может, они плохо растут или не кустятся, как им положено? О, эта плантация будет цвести и здравствовать.
Собирался народ, стоял, наблюдал Августа за работой. Август не ходил больше с непокрытой головой, но тем не менее никто не осмеливался подойти к нему слишком близко; на вопросы он не отвечал и вообще соблюдал дистанцию. Наверняка его манера напускать на себя таинственность не была простым дурачеством, просто он хотел оградить свои посадки от назойливых полленцев.
И тут пришёл Теодор. Он купил себе новую жёлтую зюйдвестку и хочет её всем показать. Он то отгибает поля спереди и снова опускает их, то отгибает поля сзади и опять опускает их, то он сдвигает шапку набекрень, то снимает её и сдувает с неё пыль. Господи, какой-то престарелый младенец, тщеславие, как у петуха, а больше за душой у него и нет ничего. Теодор так и не стал взрослым, но старается держаться как солидный человек. Ума на что-нибудь серьёзное у него не хватает, ему неизвестно, что может быть сказано за и против Бога, судьбы, жизни и смерти, обо всём этом Теодор ничего не может сказать, кроме несусветных глупостей. Зато он и не обижается, если собеседник не обращает ни малейшего внимания на его речи, право, ни малейшего. Кажется, будто в нём живёт глубокое убеждение, что он муравей, однако у некоторых муравьев есть крылья, и они умеют летать, а вот он муравей-пешеход, муравей-бродяга. Да, да, Теодор таков, каким его создала природа. Он выучился разбирать буквы и потому может совать нос в чужие письма, у него загребущие руки, и он наделён даром тащить всё, что плохо лежит, при всём при том его нельзя назвать обычным воришкой. Его вороватость ещё никогда не была вознаграждена большой добычей.
С людьми Теодор хорошо ладит. Когда он заявился в новой жёлтой зюйдвестке, движимый своим чисто женским любопытством, вид у него был такой, будто он пришёл к Августу за каким-то делом. Но Август его не понимал. Август разбирался только в механике, его интересовали всякие другие современные штучки в человеческом обиходе, вот почему Теодор и был обречён на неудачу.
Он сказал, и сказал очень вежливо, обращаясь к Августу на «вы»:
— Мне бы хотелось узнать, что вы здесь посадили.
Никакого ответа.
— Может, вы не хотите, чтобы об этом знали все, а желаете, чтобы знал только я?
Август даже не слушает, что говорит Теодор, что говорит это ничтожество.
— Малость смахивает на картошку, — предполагает Теодор.
Молчание.
— Но может, это такой сорт репы?
Август вдруг, словно очнувшись:
— Нет, это картошка.
— Вот видите, я угадал! — восклицает обрадованный Теодор. — Я ж сразу увидел, что похоже на картошку. Значит, это какой-то новый сорт?
— Да.
Теодору явно мало, что ему вообще ответили, и, воспользовавшись случаем, он наговорил ещё много чего. Завершил же он свою речь словами:
— А нельзя узнать, есть уже клубни или нет?
Молчание.
— Вы не позволите мне зайти на участок и посмотреть на растения?
Какое-то мгновение Август стоит с растерянным видом, потом хватает свою трость, выбрасывает стилет и бросается на болтуна. Он преисполнен ярости и делает выпад. И кстати, хорошо, что он так разъярился: в его ударе не было силы и он не попал в Теодора. По мере того как Теодор пятится назад, Август выдвигает своё оружие всё дальше и дальше поверх колючей ограды, под конец он оставляет свои попытки и кричит:
— Только попробуй... только попробуй войти!
Теодор отправляется восвояси. Он не обижается, что его прогнали таким манером, подумаешь, прогнали и прогнали. Экий злюка! — верно, думает он про себя. А в трость у него вделан нож. Как бы то ни было, Теодор несёт в посёлок великую новость: Август на своём участке посадил картошку, новый сорт картошки, семена у неё как порошок, и теперь до конца дня у него есть занятие — разносить эту новость по домам.
Жёлтая зюйдвестка и большая новость целиком заполонили мысли Теодора. Если и живут в Поллене несчастные люди, то это никак не Теодор.
А что делает тот, кто остался на участке? Может, Август у нас крылатый муравей и умеет летать, но позавидовать ему никак нельзя: он не летит на своих крыльях, он просто трепыхается, а трепыхаться трудно и утомительно, на это уходит много сил.
Август столкнулся с трудностями, и, не будь его дух наделён благословенной лёгкостью, он бы не смог всякий раз беззаботно петь песенку, когда требовалось проявить ответственность и заботу. Как-то раз перед Троицей ему довелось своими глазами видеть, как один человек выкапывал ёлочки перед домом. «Ты почему их выкапываешь, скотина ты эдакая?» — в полном ожесточении спросил Август. «А что ж мне ещё делать? — отвечал тот. — У меня всего-то и осталось земли, что эта полоска, вот я и хочу с Божьей помощью засадить её картошкой». — «Здесь было десять ёлочек, — сказал Август. — Чёрт меня дёрнул посадить их перед твоим домом!»
Но ту же самую картину Август увидел перед всеми домиками, стоявшими вдоль дороги, что вела к морю: люди, засучив рукава, выкапывали его ёлочки и сажали вместо них картошку. И это были те самые люди, которые видели, как, обнажив голову, он сыпал в землю священные семена, их не взволновала серьёзность минуты, они, верно, стояли вокруг него, исполненные подозрений, считая, что всё это — комедия и кривлянье. Даже дикарь из Патагонии смекнул бы, что здесь совершается священнодействие, он от почтения уткнулся бы носом в землю!
Разве ему было сладить с этими обитателями жалких домишек! Ну и ладно, им же хуже, верно, подумал он. А уж ёлочек они больше от меня не получат.
Теперь возьмём, напротив, муравья Теодора. Ему неведомы подобные неудачи, потому что у него нет планов на будущее. Ближе к вечеру Август вновь его встречает, Теодор ведёт себя как обычно: он ходит из дома в дом в своей зюйдвестке и разносит великую новость, бродячий муравей, который вроде как занят важным делом. Там и сям его потчуют кофе, там и сям он кого-то подстригает, потому Теодор и думает, что он везде желанный гость.
Встречает Август и Эдеварта, но и Эдеварт не прибавляет ему бодрости духа. Эдеварт, покачиваясь, поднимается от лодочных сараев, где по поручению рыбацкой артели он должен следить за лодками и такелажем, а также чинить их.
— У тебя что, фабрика будет без трубы? — спрашивает он с места в карьер.
Август останавливается. Он уже загодя раздражён, и его легко вывести из себя.
— Что, труба? А ты только что догадался? Да, умом тебя Бог не обидел.
Эдеварт бормочет:
— Да я уже давно заметил, что она без трубы.
— И сразу подумал, что я про неё забыл? Как, по-твоему, мог я поставить трубу до того, как решил, чем буду её топить? Допустим, в один прекрасный день я решу, что фабрика будет работать на электричестве, потому что в этом я тоже разбираюсь. Тогда на кой мне нужна труба?
— Не нужна, — говорит Эдеварт.
— Вот видишь! А крыша на доме нужна обязательно, потому я и не прекращал работы, пока не подвёл дом под крышу. А ты, Эдеварт, решил, что про трубу-то я и забыл.
Эдеварт хочет идти дальше.
— Но без трубы мне не обойтись, — говорит Август, — и будет она в сто пятьдесят футов высотой.
— А топить чем будешь?
— Чёрт подери, откуда мне прикажете брать здесь электричество? Так что хочешь не хочешь, придётся ставить трубу. Но разобрать крышу — это такой пустяк. Об этом я вовсе не тревожусь.
Эдеварт ещё раз делает поползновение уйти.
— А топить я собираюсь торфом, — говорит Август.
— Торфом?
— Конечно. Ты, верно, думаешь, что дыму от торфа будет не меньше, чем от угля, но ты ошибаешься. От торфа из трубы будет подниматься замечательный столб дыма. Я всё подсчитал и прикинул: здесь будут огромные торфяные разработки, потому как болота доходят до самого залива, а я ещё слышал и про другое болото, которое занимает половину всего прихода.