К концу марта он добрался до Бреды и немедленно пригласил к себе представителей шотландцев. Аудиенция состоялась в спальных покоях короля. Одет он был в расшитый золотом костюм, заказанный еще на Джерси, и принимал гостей чрезвычайно радушно. Увы, почти сразу же Карл убедился, что жесткая позиция клириков, отобранных Кирком, главой всесильной пресвитерианской церкви, практически исключает всякую возможность компромисса. Они по-прежнему настаивали, чтобы Карл подписал «Ковенант», учредил во всех своих владениях пресвитерианскую церковь, ратифицировал все акты шотландского парламента, отрекся от Ормонда и ирландских католиков и, наконец, «признал греховность» своей сделки с Монтрозом. Возмущенные роялисты заявили: подобных требований можно было ожидать разве что от «наглых бунтовщиков и варваров». Сомкнувшись вокруг Карла плотным кольцом, его капелланы во весь голос говорили о чести и совести. В то же время Джермин и его партия пытались открыть Карлу глаза на преимущества союза с ковенантерами, заявляя, что «бывают случаи, когда и перед дьяволом можно держать зажженную свечу». Полного единства не было и в рядах самих ковенантеров — «либералы» призывали «радикалов» не давить на Карла чрезмерно, особенно пока он сам держит паузу. Если король сделает шаг навстречу, то, возможно, и Аргилл немного смягчит свои условия. Если же он и далее будет занимать выжидательную позицию, к нему на помощь может прийти Монтроз. Так или иначе, промедление ничем не грозит, ибо Карлу терять-то, судя по всему, нечего. И лишь Хайд из далекой Испании усматривал в сложившейся ситуации опасность и писал, что «когда все потеряно, нас, простодушных, могут легко обвести вокруг пальца».
В этот критический момент в Бреде появился принц Вильгельм Оранский. Его положение было чрезвычайно деликатным. Голландцам уже давно надоело присутствие Карла в своей стране, и они желали, чтобы он как можно быстрее убрался. К тому же пребывание шурина в Бреде стало слишком накладным, и принцу даже пришлось обратиться к городу с просьбой взять часть расходов на себя. В то же время он хотел извлечь из отъезда Карла определенные политические дивиденды. Этот союзник был ему нужен. Заявляя на публике, что король не должен уступать давлению шотландской церкви и тем более передавать ведение английских и ирландских дел в руки шотландцев, принц приватно уговаривал Карла принять любые условия, лишь бы обеспечить себе их поддержку. Коли они уж так настаивают, можно даже принести присягу па верность «Ковенанту» и придерживаться пресвитерианских обрядов во время пребывания в Шотландии. А когда трои будет отвоеван, о любых уступках можно благополучно забыть. Карл выслушал принца и выдвинул условия, которые, он был в этом совершенно уверен, окажутся для ковенанте-ров неприемлемыми. Так оно и получилось. Столкнувшись с отказом, Карл «впал в крайнее возмущение» и, явно играя на публику, заявил, что и ноги его на земле Шотландии не будет, если он не может взять с собой своих капелланов. Быть может, на обыкновенных шотландцев такая риторика произвела бы впечатление, но клирики лишь насупились и проворчали что-то вроде того, что не ожидали от короля «такого легкомыслия и тщеславия».
На самом деле они не могли примириться с тем, что король не поддался никаким соблазнам. «Поверьте, — писал своему корреспонденту один торжествующий роялист, вчера вечером все пресвитериане выглядели как дохлые крысы». Свою партию они явно проиграли. Оставалось оценить свое положение, чем они и занялись. Л Карл тем временем оценивал свое. Блестящими его перспективы не назовешь, это уж точно. Он знал, что ирландцы терпят от Кромвеля одно поражение за другим; в то же время английские пресвитериане дали знать, что станут на сторону Карла лишь в том случае, если он найдет общий язык с ко-венантерами. Денег, на которые Моитроз мог бы набрать новые отряды, не было, да и сам он куда-то пропал. Но в любом случае Карл считал, что нельзя бросать своего верного слугу ради каких-то сомнительных выгод, которыми соблазняет его Аргилл. Неожиданно выяснилось, что в этом нет необходимости. От Аргилла тайно прибыл посланник, заявивший от его имени, что, несмотря на скверную репутацию, которой пользуется маркиз, опасаться нечего. Если он откажется от планов вторжения в Шотландию, ему будет предложена «достойная» должность. Политик, куда более беспощадный и изощренный, нежели юный Карл, из-за кулис умело устилал ему путь в ловушку.
Ободренный заверениями Аргилла, Карл сообщил посланникам, что готов возобновить переговоры. Отныне его позиция такова. Он готов подчиниться всем требованиям шотландцев на их территории. Если парламент примет акт, учреждающий пресвитерианскую церковь в Англии и Ирландии, он этот акт подпишет. Но слово, данное Ормонду, сохраняет силу; в обмен же на свои беспрецедентные уступки Карл ожидает безоговорочной поддержки в борьбе за свое восстановление на английском троне, гарантий личной безопасности, достойного обращения и свободы. Шотландцы упирались. Они настаивали, чтобы Карл отринул Ормонда и полностью запретил отправление обрядов по католическому образцу. Казалось, переговоры вновь зашли в тупик. Повисло тяжелое молчание. И тогда Карл решил прислушаться к совету, который давали ему буквально все — принц Вильгельм, королева шведская, герцог Лотарингский, приближенные, друзья, Бэкингем. В один голос они призывали его принять условия шотландцев и повторяли, что потом о них можно будет забыть. Похоже, королевский сан удавалось сохранить лишь ценой моральной капитуляции. И Карл принял решение: он подпишет Бредский договор и заключит союз с шотландцами.
Оставалось решить еще одну проблему. Карл отправил послание Монтрозу, в котором указывал «воздержаться от любых военных действий… и по получении сего сложить оружие и распустить отряд». Но это исключительной важности письмо не дошло до адресата. К тому времени как гонец добрался до Шотландии, небольшое, численностью в 2000 человек, воинство Монтроза было разбито у Кор-бисдейла, сам он пленен, отправлен в Эдинбург и там четвертован. Голову несчастного выставили на всеобщее обозрение в Толбуте, а отдельные части тела отправили в крупнейшие города Шотландии для демонстрации жителям. Аргилл отомстил врагу. Да и униженный король, готовый последовать за посланниками в Шотландию, через непродолжительное время окажется в его власти. Парламенту маркиз доложил, что, по собственным словам Карла, он «ничуть не сожалеет о поражении Джеймса Грэхема, тем более что нападение он совершил не только без его согласия, но и против его воли».
Шотландский парламент торжествовал, но все еще не был удовлетворен до конца. Самый большой враг «Ковенанта» мертв. Король вот-вот будет в его руках. Что ж, теперь, довершая унижение, его можно вынудить к последней уступке. Едва Карл в сопровождении большой свиты, включая капелланов, поднялся в Терхайдене на борт судна, как за ним последовали новые шотландские эмиссары с новыми требованиями. Они были выставлены в Гельголанде, где кораблю пришлось бросить якорь из-за непогоды. Ковенан-теры заявляли, что не пойдут на примирение с участниками соглашения с Карлом I. Они требовали, чтобы нынешний король обязался открыто порвать с Ирландией и запретил там отправление католических обрядов. Он сам должен принять положения «Ковенанта» и приказать своим подданным последовать этому примеру. Далее, ему не следует рассчитывать на безоговорочную поддержку шотландцев в борьбе за трон. Она будет предоставлена, только если церковь и парламент сочтут ее «законной и необходимой». Словом, шотландцы требовали безоговорочной капитуляции.