Охваченный отчаянием и яростью, Карл заявил, что никогда на это не пойдет. Он изменил маршрут и направился в протестантскую Данию. «Буря» на борту все еще бушевала, когда судно бросило якорь в Спее. Сквозь густой туман здесь уже угадывался шотландский берег, и в этих обстоятельствах, тем более что исчезли последние надежды на компромисс, Карлу, кажется, оставалось лишь покориться судьбе. Впрочем, он еще попытался включить в соглашение пункт, по которому английские законы имели приоритет над положениями «Ковенанта», но эмиссары категорически отвергли эту формулировку. Действительно, зачем идти на уступки, когда победа и так в кармане, а король с минуты на минуту капитулирует? Гневаться бессмысленно, протестовать тоже, и вот в липком шотландском тумане Карлу пришлось, спрятав гордость в карман, дать клятву на верность «Ковенанту». «О, миледи, — писал одной знакомой даме Хайд, — мы стремительно отдаляемся от христианства, забывая при этом, что придется держать ответ в другом суде».
Но Хайда не было, когда один молодой человек звонким голосом зачитывал этот позорный документ. «Я, Карл, король Великобритании, Франции и Ирландии, — говорилось в нем, — перед лицом Всемогущего и Всеведущего Бога, торжественно заявляю об одобрении и принятии Национального «Ковенанта» и Торжественной Лиги v «Ковенанта». Богомерзкое пресвитерианство явно одержало верх, и король «вместе со своей семьей берет на себя обязательство исповедовать его, ни при каких обстоятельствах не восставать против обрядов и не пытаться изменить их». Такое согласие — всего лишь жест политической целесообразности, и все понимали, на что идут. От репутации Карла остались одни ошметки, и, как показали события ближайшего будущего, никто и ничего из этого не извлек. Ковенантеры же отдавали себе отчет в том, что они просто обвели молодого человека вокруг пальца и он подписал соглашение с тяжелым сердцем. «Наша вина больше», писал один из них.
Глава 5. ПАДАЮЩАЯ КОРОНА
Сколь крупно Карл ошибся, стало ясно уже в тот момент, когда он ступил на шотландскую землю: свободно общаться с ним дозволено было лишь людям Аргилла. А когда молодого короля доставили в дом маркиза, ему сразу дали понять, что из его свиты нужно удалить всех последователей казненного Карла I. Такое начало не предвещало ничего хорошего, хотя узколобость лидеров «Кове-нанта» никоим образом не подкреплялась мнением народа, которого они тиранили. Обыкновенные шотландцы любили своего короля. Жители Абердина устроили в честь Карла фейерверк и преподнесли ему 1500 шотландских фунтов, дар, с точки зрения отцов города, слишком щедрый, так что другим городам было указано воздержаться от подобных жестов. Ковенантеры любыми способами заставляли Карла постоянно испытывать чувства вины и унижения; так, чтобы напомнить ему о совершенных грехах, его поселили в доме, из окон которого открывался вид на городскую площадь Абердина, где на всеобщее обозрение была выставлена отсеченная рука Монтроза.
Королевский кортеж проследовал через Данди и Сен-Эндрю. Там Карл вынужден был выстоять четырехчасовую проповедь — в ближайшие недели это убийственное испытание превратится в рутину — и, не выказав ни тени нетерпения, согласиться посетить дом проповедника, преподобного Роберта Блэра. Жена проповедника, как гостеприимная хозяйка, кинулась было за стулом, но тот остановил ее, заметив, что здоровый молодой человек и сам вполне способен принести себе табуретку. Столкнувшись с такого рода хамством, Карл лишь улыбнулся. Однако чем дальше, тем откровеннее такую улыбку ему придется выказывать насильственно. Новому английскому королю вновь, причем в условиях крайне неблагоприятных, придется осваивать искусство, которое многие его современники полагали важнейшим из искусств: искусство лицемерия.
Кортеж вновь двинулся в путь, и «на девятый день Карл достиг своего дома в Фолкленде». Здесь был небольшой олений парк, вокруг виднелись невысокие холмы, где было полно дичи. Сразу же стало ясно, что идиллии ждать не приходится. Вынудив Карла отказаться от общества приверженцев своего отца, шотландские парламентарии теперь решили вообще резко сократить количество англичан в его свите. Удалили девятерых, оставив ему лишь лордов Бакингема и Уилмота, доктора Фрэзера, церемониймейстера и двух слуг. Да и то при условии, что они не будут нарушать порядков, установленных ковенантерами. Карл, естественно, был подавлен перспективой расставания с друзьями. Он пытался было протестовать, но его никто и слушать не пожелал. Указанным лицам было предписано покинуть страну в течение восьми дней, и, чтобы лишний раз Досадить королю, к их числу добавили лорда Уилмота и еще одного из приближенных.
И лишь сам Аргилл, с его вечным прищуром, замкнутостью, жестко изогнутой линией чувственного рта, словно бы служил Карлу отдушиной. О душевной чуткости здесь не могло быть и речи. Аргилл был исключительно умный и хитрый, и, по мнению Хайда, чтобы стать личностью поистине исключительной, ему не хватало лишь двух достоинств — чести и мужества. Он ясно ощущал, что стоит на почве весьма шаткой. Большинство населения изнемогало от тирании церкви, а Аргилл был ее приверженцем и главной опорой «Ковенанта». Поэтому он считал, что для укрепления собственных позиций ему следует добиться доверия короля. Аргилл велел сыну всячески его обихаживать — следить, чтобы на столе всегда было всего вдосталь, седлать молодому человеку лучших лошадей, а на публике оказывать ему почести, какие приличны королю. Следовало подумать и о браке, и Аргилл решил женить Карла на своей дочери, леди Энн Кэмпбелл. Но во всем этом была большая доля жестокости, ибо, заботясь напоказ о житейском комфорте короля, Аргилл всячески отстранял его от участия в государственных делах, не допускал до заседаний Совета, ограничивал общение с простым людом. По словам одного современника, «внешне с Карлом обращались как с королем, но по сути он мало чем отличался от пленника: жилье его охраняли часовые, свободно общаться с ним дозволяли мало кому, вокруг шныряли соглядатаи, следящие за каждым его словом и шагом».
В этой ситуации король был практически во всем зависим от благорасположения пресвитерианской церкви. «По воскресеньям его практически лишали всех развлечений» — таков был строгий пресвитерианский обряд. Даже в одежде своей и привычках король был стеснен, и, допустим, вместо того, чтобы предаваться столь любимой им карточной игре, ему приходилось выслушивать бесконечные проповеди, случалось, по шесть подряд. Аргилл, этот законченный лукавец, призывал Карла с достоинством претерпевать удары судьбы. В конце концов, намекал он, если «молодой человек смирится с этими безумцами сейчас», то впоследствии, возвратив себе английский трон, он сможет попросту прогнать их. Что ж, надежды на это так грели сердце Карла, а речи Аргилла звучали с такой искренностью, что он невольно поддавался своему тюремщику. Карл «не только вслушивался в эти песнопения, но действительно считал, что ему желают одного лишь добра». Впрочем, до конца обвести себя вокруг пальца он не позволял. Когда Аргилл заговорил о возможности женитьбы на леди Энн, Карл благоразумно ответил, что сначала надо посоветоваться с матерью.
Хотя молодой король пребывал в Шотландии фактически на положении заключенного, английские парламентарии были чрезвычайно встревожены тем, что он находится так близко. В июне 1650 года Кромвеля и Ферфакса поставили во главе армии, которой долженствовало выступить против шотландцев и навсегда устранить угрозу со стороны Стюартов. Ферфакс счел такую акцию незаконным вмешательством в дела суверенного государства и отклонил назначение. Единственным командующим остался Кромвель, который и двинулся на север во главе отряда из 5000 конников и вдвое большего количества пеших. Неподалеку от границы командующий его артиллерией Джордж Монк сформировал еще одну часть, вошедшую в историю Англии как Гвардейский Колдстримский полк. Усилившись таким образом и не встречая сопротивления, армия парламентариев вторглась на территорию Шотландии и двинулась вдоль побережья, чтобы удобнее было получать продовольствие от плывущих следом судов.
Втайне Карл только радовался происходящему. Он давно догадывался, что его пребывание в Шотландии рано или поздно вынудит англичан двинуться на север, а тем временем, при отсутствии армии, в Англии может вспыхнуть бунт. Он даже написал зятю, призывая его высадить десант в Торбэе: «Без такой поддержки любые действия шотландцев обречены на провал». Но Карла ждало горькое разочарование. Принц Вильгельм Оранский оказался не готов выполнить его просьбу, а английские роялисты раскололись, и некоторые выступили даже против него. Согласие Карла с ко-венантерами оттолкнуло одних, история с Монтрозом — других, и, наконец, все считали шотландцев опасными иноземцами, с которыми невозможен никакой союз. В результате, пока Шотландия готовилась к войне с Кромвелем, в Англии царила тишина.