АВГУСТИН И МАНИХЕЙСТВО
АВГУСТИН, МАНИХЕЙСТВО И ЛОГИКА ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Джейсон Дэвид БЕДЮН
Университет Северной Аризоны
В последние годы термин «манихейский» получил распространение в общественном дискурсе, как характеристика политической риторики насильственной конфронтации между добром и злом. Это использование раскрывает и то, что манихейство до сих пор остается постоянным еретическим спутником Запада, и то, насколько слабо эта традиция понята даже сегодня. Действительно, манихейство понимает мир дуалистически и утверждает реальное существование в нем абсолютного зла. Но манихеи были не воинственными крестоносцами, а одной из наиболее преследуемых религиозных общин в истории. Для этого факта нет готовой всеохватной причины или мотива, а только ряд региональных религиозных конфликтов, в которые манихейство всегда кажется вовлеченным как ересь против более сильной и опирающейся на политическую поддержку ортодоксии, будь то христианской, зороастрийской, исламской или даосской. На самом деле, это паттерн, в котором манихейство становится первым объектом подавления для развивающегося государственного тоталитаризма в религиозных вопросах: в Персии в конце третьего столетия, в Риме почти в это же время, а затем в конце четвертого века, в государстве Аббасидов в конце восьмого столетия, в Китае в середине девятого. В каждом из этих случаев манихейство было использовано, чтобы определить неприемлемое для общества и опробовать методы выявления и уничтожения перед тем, как обратить государственный аппарат против других групп. Этот подход только подтверждал манихейскую концепцию мира, пронизанного злыми силами и устремлениями, всегда готового применить насилие к праведникам.
Репрессивные правительства, уверенные в своем успехе, не заботились об оправдании предпринимаемых мер. Мы должны воспользоваться одним из многих случаев, когда у нас есть значительный объем рациональных объяснений со стороны гонителей, а именно сочинениями Августина Иппонского, для попытки вникнуть в логику преследования и сравнить ее с логикой самих манихеев, чтобы лучше понять, почему одна религиозная община считала оправданными и даже обязательными преследования во имя истины, тогда как для другой отказ от преследований логически вытекал из самого «манихейского» различения между добром и злом в мире.
Позиция Августина
Августин трудился в один из наиболее критических моментов христианской истории и вынужден был пытаться преодолеть разрыв между преследуемой Церковью прошлого (с которой отождествляли себя, например, местные донатисты) и Церковью преследующей, которая только начала появляться при его жизни (в основном в виде имперского законодательства, стремившегося подавить язычество и соперничающие формы христианства). Можно было бы сказать, на основании Нагорной проповеди и других раннехристианских учений, что Бог допускает страдание Своих святых от руки нечестивых без сопротивления и без позволения ответных насильственных действий. «Не противьтесь злому» как этический принцип могло создать непреодолимую пропасть между преследуемыми и преследующими церквями. Бог мог позволить нечестивым укрепить их собственное осуждение посредством несанкционированных действий зла, не благословляя никакого насильственного действия. Именно в этом заключалась позиция манихеев, опиравшихся исключительно на Новый Завет, но не Августина и ему подобных, внесших в уравнение изображение Бога, находящееся в Ветхом Завете. Здесь Бог действует в мире, защищая праведных, наказывая порочных, вразумляя своенравных. Августин многократно цитирует Притчи в пользу дисциплинарных наказаний. Ветхозаветный материал позволяет преодолеть разрыв между Богом гонимых и Богом гонителей, синтезируя одного Бога для тех и других.
В своем 93 письме, адресованном Винцентию, Августин рассказывает, как он пришел к убеждению, что религиозное принуждение оправданно. «Поскольку первоначально мое мнение было таково,— пишет он, — что никто не должен быть принуждаем к единству во Христе, что мы должны действовать только словами, бороться только аргументами и превосходить силой разума, чтобы те, кого мы знали как открытых еретиков, не начали притворяться католиками. Но это мое мнение было преодолено не словами тех, кто возражал против него, а убедительными примерами, на которые они могли указать. Прежде всего, против моего мнения был мой собственный город, который, хотя, будучи однажды полностью на стороне Доната, был приведен к католическому единству из страха перед имперскими эдиктами» (Письмо 93.17)[1]. В своих ранних спорах с донатистами Августин мог ссылаться на насильственные действия, совершавшиеся в Ветхом Завете по благословению Бога. Но донатист Фортуний призвал его привести хотя бы один пример из Нового Завета, и Августин вынужден был признать, что не может (Письмо 44.9-10). Фортуний утверждал, что эра Нового Завета принесла новую милость и пацифистскую этику, запрещающую праведнику насилие даже в отношении преступного и нечестивого человека. Августину понадобились годы, чтобы соединить этику Ветхого и Нового Заветов, но окончательное решение он нашел в книге Деяний, в которой Христос поражает Саула на дороге в Дамаск.[2] Тот факт, что и Бог в Ветхом Завете, и Христос в Новом могут налагать наказание на грешников, становится для Августина оправданием человеческих карательных учреждений. В своем 185 письме Августин вопрошает: