В конце концов Эклер совсем выбился из сил. Мы вынуждены были его тащить. Симонидес провалился в какую-то яму, заполненную водой. Она не замерзла, а была лишь припорошена снегом. Может быть, в лесу били какие-то теплые источники, и поэтому вода не замерзла. К счастью, он сумел быстро выбраться из воды, схватившись за карабин, который мы ему протянули. Мокрый мундир прилип к его телу. А через полчаса замерз и стал раздирать тело.
Мы доели оставшиеся консервы. После отдыха Эклер сказал, что дальше никуда не пойдет. Симонидес тоже воспротивился, показывая на раны размером с талер, которыми он покрылся. Силой заставили их продолжить путь. Шел густой снег.
В овраге между двумя продолговатыми пригорками нам на глаза попался дуб, на коре которого очень примитивно был вырезан кубок и русский крест. Вырезан он был давно, потому что рост дерева будто растянул рисунок, и он уже начал затягиваться свежей корой. Неподалеку от оврага кружила стая ворон, видимо высматривали какую-то падаль. Мы увидели измазанный и перекореженный кусок внутренностей, который птицы пока еще не расклевали. Люфтшульц был резником и у него был натренированный на такие вещи взгляд. Он хотел что-то сказать, но только покачал головой, а потом пробормотал, что поблизости должны быть волки.
Поскольку Эклер уже не мог ступить ни шагу, сделали с Люфтшульцем из наших карабинов подобие носилок, и волокли его на них. Карл Саммт шел впереди. Симонидес прихрамывал сзади и постанывал на каждом шагу. Мы понимали, что надолго наших сил не хватит.
Около пяти началась снежная буря, от которой нас и лес не мог укрыть. С крон деревьев падали снежные лавины, а ветер был таким, что, казалось, сорвет мундиры с тел. Мы все промерзли и перестукивались зубами. Люфтшульц отметил, что российская зима начинает нам показывать свой характер. Значит, мы потихоньку можем готовиться к последней поверке. Пот превратился в лед. А обледеневшие бороды болезненно натягивали кожу.
Карл Саммт, бывший впереди, повернулся к нам, стоящим между деревьями, и крикнул, что видит впереди какое-то жилье. Мы побрели в указанном им направлении. Лес поредел — появилась небольшая полянка, на которой темнело что-то крупное, правильной формы. Ветер донес до нас запах дыма. А подойдя ближе, увидели мигающий свет. Буря накинулась на нас с новой силой. С трудом добрались до стены халупы. Опираясь на косяк, стали бить прикладами в двери — такое вот солдатское приветствие.
В середине что-то забурчало, затем в дверях появилось какое-то косматое огромное создание. Я и Люфтшульц приготовились стрелять, поскольку не знали, не скрываются ли в домишке русские. Карл Саммт, который, работая кельнером в Познани, поднабрался польских слов, выдавил из себя, ломая язык, фразу о солдатах, которые ищут место для ночлега. Создание снова захрипело и начало бить себя кулаком в грудь, как часто делают караульные на морозе, чтобы немного согреться. Поскольку хозяин не намеревался нас пропускать, Саммт угостил его прикладом в бок. Как будто прогулочной тростью пощекотал медведя. Косматый человек зарычал и расправил плечи.
Из дома появилась рука, и отодвинула его в сторону. Появилась женщина, смерившая нас взглядом. Саммт повторно испытал свое польское красноречие: ночь, солдаты, крыша, снег, хорошие немецкие солдаты, ничего не будем делать, только спать. Сложил ладони и приложил к правой щеке, будто спит на подушке, сделав невинное лицо. Женщина выслушала его, кивнула головой и впустила нас в дом.
Наконец-то у нас была крыша над головой, горячая печь, коптилка и надежда на то, что удастся подкрепиться. Эклер упал сразу на кучу тряпья в углу, охая и хрипя. Наши легкие, в которые ветер нагнал морозного воздуха, работали с трудом. Мы были очень измучены. В доме чувствовался запах дыма и пищи, который смешивался с вонью экскрементов. Оба окошка были утеплены глиной и мхом. А хату проветривали разве что при открывании и закрывании дверей.
Симонидес, которого не беспокоило присутствие хозяйки этого лесного замка, стал раздеваться наголо и осматривать раны. Косматый мужик сидел в самом темном углу и смотрел на Симонидеса. Карл Саммт вновь попробовал свои силы в объяснении на польском. В этот раз речь шла о еде: хорошие немецкие солдаты, голод. Клацал зубами, затем сделал вид, что грызет свой палец. При этом он жмурился и произносил «Амм! Амм!».