Мужчина, молча смотревший на нее, показался ей знакомым, мелькнула мысль, что она где–то его видела. Может, приходил когда–нибудь к ней на прием. Разве мало за день бывает у нее людей, всех не упомнишь.
— Вот разозлилось небо, — усмехнулась она, заговорив с этим человеком.
— Разозлилось, и еще как, — промолвил он, смущенно поглядывая на нее и отводя глаза.
— Полегло жито, — вздохнула она.
— Не удивительно, — откликнулся хозяин, — такой град смолил… И дождь льет как из ведра.
— Пусть бы лило, но на неделю позже.
— Небо слепое, у него своя работа, — заметил хозяин. — Пришла ему пора — вот и разгулялось, не смотрит, совсем не считается с землей.
— Ну как живете? — спросила Алена Петровна.
— Да потихоньку, как говорят люди, — ответил хозяин и свернул газету. — Здоровы, слава богу, работаем. Работаем, все имеем.
— Если что не так — говорите, — промолвила она. — Я из области…
— Да знаю, Алена Петровна, — сказал мужчина без улыбки, ничто в его лице не дрогнуло. Сидел тихий, спокойный.
Она встревожилась, смутилась и, узнав сидящего, вспыхнула, чувствуя, как сильней забилось сердце, не смогла выдержать его спокойного взгляда, разгадала в нем глубокую печаль.
— Ты? — прошептала она.
— Может, и не я, Алена Петровна, — наконец усмехнулся мужчина, и она не поняла: сердится за то, далекое, упрекает или насмехается.
— Почему ты здесь, за пятьдесят верст? — удивилась она.
— Купил хату, живу…
— Сергей… Как же тебя? Ты прости…
— Да ничего, — снова усмехнулся он, — по отцу не обязательно называть, мы не привыкли. А так я Корочун, отца моего Адамом звали.
— Да, спасибо, — она опять смутилась, еще больше покраснела. Теперь и сама вспомнила: Сергей Адамович. — Да ты, выходит, знатный человек.
— Какой там знатный? — махнул он рукой, словно застеснялся. — Работаю, да и все.
— Да ты же хороший садовод. Помню, что в прошлом году я тебя к награде представляла. Если б знала, ну, если б помнила, что Корочун — это ты, то большей добивалась бы…
— Хватит мне и этой.
— Ив докладах своих я часто тебя хвалю.
— Хвалите.
— И знал, а молчал, — сказала она. — Ну, я все–таки на виду, хоть раз бы подошел да упрекнул, что знаю фамилию, а не человека. Знаешь, как мне обидно было бы…
— Зачем я буду, Алена Петровна, упрекать, — пожал он плечами, — я работаю, как и прежде, стараюсь. Мне за это хорошо платят, награждают, в газетах пишут.
— Называй меня Аленой, — усмехнулась она, — не будь таким официальным, все ж мы с тобой давно знакомы…
Вы одно, я другое, — спокойно и деловито промолвил он.
— Ладно тебе, — махнула она рукой, — прежде, когда молодая была, ведь называл. — Сказала и снова усмехнулась: помнила, что никогда он так ее не называл — стеснялся.
— Хватит вам смеяться, — попросил он.
— Да не смеюсь, Сергей, — она перестала шутить. — Я тогда и правда молодая, пригожая была, но не очень умная, сама хорошо не понимала, что делаю. А ты все такой же — скромный, стеснительный.
— Да, не меняюсь, — говорил он, глядя на стол, — живу как бог велит.
— Хороший этот твой бог, — сказала она. — А душа твоя еще лучше, Сергей. Только спустя годы понимаешь это.
— Говорите вы, — смутился он, — вы сами очень добры, золотая у вас душа.
— Только не для тебя добрая, — пожалела она, — тебе добра я мало сделала. Сейчас даже неловко в глаза тебе смотреть.
— Мало ли что было когда–то, — запротестовал он, — да еще в молодые годы. Но руки у вас золотые, голова светлая, язык знает, что говорит. За это вас все и уважают.
— Если так, то спасибо за добрые слова, не ожидала я их услышать.
И Алена Петровна вспомнила, как лет двадцать с гаком назад ее, молодую, после окончания института, прислали работать в колхоз, где жил Сергей. Он и тогда был хорошим садоводом, с людьми держался просто, дружески, но был чрезвычайно стеснителен.
Скоро она услышала от девчат, что молодой садовод влюблен в нее, хотя всячески избегает встреч. Наперебой рассказывая о нем разные смешные истории, уговаривали подшутить над ним. И она безрассудно шутила, смеялась над добрым и стеснительным хлопцем. Заглянет в сад и попросит: «Дай мне самых лучших яблок, и я все- все для тебя сделаю…» Он смущался, приносил хорошие яблоки, но она все равно упрекала его, говорила, что он пожалел лучших, что не будет его любить. Он краснел, просил только: «Да хватит вам насмехаться…»