Вдруг я вспомнил о группе старших офицеров, которых видел на опушке леса. Казалось, они поглупели от страха и потеряли способность понимать, что происходит, и проявлять какую-нибудь инициативу. Должен сказать, что ни бесконечные колонны отступающих в полном беспорядке солдат, ни сотни машин и повозок, ни огромное количество просто брошенного по дороге оружия и снаряжения — ничто не показало мне так ясно, насколько велико и непоправимо было поражение, как эта группа старших офицеров на опушке леса. Да, разбитая и бегущая армия, которая уже не походила на армию, практически перестала существовать. Все те, кто ею командовал, ошеломленные полученным ударом, были способны только на бегство.
Нягу оказался прав. Это начало конца, и ничего уже нельзя изменить. И тогда меня охватило нечто вроде облегчения. Может быть, это слово не совсем подходит в данном случае. Возможно, точнее было бы сказать, что в этой катастрофе я почувствовал болезненное наслаждение. Итак, преступная авантюра окончилась катастрофой. Годы жестоких страданий, сотни тысяч бесполезных жертв, невосполнимые духовные и материальные потери!
Можно ли измерить огромную боль и страдания тех, кто был на фронте, и тех, кто оставался дома?
Где-то раздалась пулеметная очередь. От неожиданности я вскочил словно ужаленный и огляделся. Рядом с машиной один из солдат рассказывал, как у него от сибирской язвы подохла кобыла. Второй солдат, слушавший его, прерывал этот рассказ шумными возгласами удивления.
А поскольку за этой очередью не последовали другие, я снова вытянулся на своей импровизированной постели. Вскоре вернулся Нягу.
— Ну что? — нетерпеливо спросил я.
— Почти ничего не удалось узнать, — ответил он, укладываясь рядом со мной. — Ожидают приказа. От кого и каким путем, сам черт не знает! Наткнулся на группу штабных офицеров: они отошли в глубь леса. Только теперь их больше — целая толпа. Им сварили кофе, вот они и сидят на земле или на ящиках и пьют его… Я точно тебе говорю: все кончено!
— Ты не думаешь, Нягу, что нам лучше бы двигаться дальше? До завтрашнего дня кто знает, что может еще случиться!
— Куда пойдешь сейчас, ночью? До утра давай все-таки соснем чуток. Завтра утром увидим, что делать.
Мы повернулись друг к другу спиной и, хотя наше беспокойство не прошло, в конце концов заснули. Когда мы проснулись утром, над лесом стояла непривычная тишина. Впрочем, она была относительной. Не слышалось ругани, криков водителей, до нас не доносился шум моторов грузовиков, танков и мотоциклов. По всей вероятности, пока мы спали, все колонны успели пройти через лес.
Зато лес кишмя кишел солдатами. При свете дня, насколько хватал глаз, можно было видеть замершие автомашины и повозки. Повозки без возниц и без лошадей, автомашины без шоферов. Часть солдат шарила по машинам в поисках еды.
Солдаты моего взвода сидели на земле позади автомашины и ели консервы, раздобытые в грузовике, перевозившем продукты для офицерской столовой.
Мы с Нягу тоже проголодались. Солдаты уступили нам место, и мы начали уплетать свиную тушенку. Хлеб, правда, зачерствел, но зубы и челюсти у нас были достаточно крепкими. Ели мы молча и быстро, проглатывая большие куски.
Как раз в это время вернулся один из людей моего взвода, капрал по прозвищу Мельник. Он обошел ближайший участок леса.
— Где ты был? — спросил я без особого интереса.
— Да размялся немного, господин лейтенант. Бегал посмотреть, что нового и что слышно.
— Ну и что ты узнал?
— Что я мог узнать? Смылись!
— Кто?
— Штабы! Офицеры, что постарше. Говорят, будто ночью удрали на машинах. Во всем лесу днем с огнем не найдешь старшего офицера. Из офицеров остались только такие, как вы, господин лейтенант.
— А еще что ты узнал? — поинтересовался Нягу.
— Еще узнал такое, господин лейтенант!.. Если только это правда… — продолжал капрал. — Господин лейтенант, братцы, я слышал, что мы капитулировали, что Антонеску арестовали и что мы теперь с русскими будем вместе гнать гитлеровцев.
Нягу, который как раз готовился запихнуть в рот большой кусок хлеба и держал консервы на конце перочинного ножа, положил нож рядом с опорожненной наполовину банкой консервов, потом, растягивая слова, дрожащим от волнения голосом спросил:
— Ты, Мельник, и взаправду слышал об этом?
— Да, господин сержант. Разве моя голова до такого додумалась бы? Кого бы ни встретил, все только об этом и толкуют. Будто бы сегодня ночью по радио объявили.
Новость ошеломила нас. Несколько минут все молчали. Через некоторое время Нягу, все еще с недоверием, спросил: