Пока мы еще не встретились с русскими, но это могло случиться в любой момент. И надо признаться, все мы, от офицера до солдата, волновались. Особенно мы были взволнованы, когда нас нагнала длинная колонна советских грузовиков с солдатами. Каково же было наше изумление, когда солдаты обратились к нам по-румынски:
— Привет, земляки! Есть кто-нибудь из Влашки?
— Кто из Доджа?
— Торопитесь, братцы, а то война закончится!
Да, мы были ошеломлены и не могли понять, почему в советских машинах едут румыны. Только позже мы узнали, что бесконечная колонна грузовиков перебрасывала румынскую добровольческую дивизию советским войскам.
В тот же день мы встретились и с советскими войсками. На развилке шоссе нас остановили несколько танкеток. Нягу объяснил одному из офицеров, знавшему по-румынски, как и с какой целью создан отряд, спросив под конец, не знает ли тот, где находится ближайший штаб румынских войск, чтобы передать отряд под его командование.
Советский капитан не мог дать нам таких сведений, но разрешил следовать дальше со всем вооружением и снаряжением. Отряд вместе с маршевым батальоном к этому времени насчитывал свыше двух тысяч человек.
Итак, я вам рассказал почти все. Скажу еще несколько слов о маршруте движения отряда. Вначале мы отправились к югу, в сторону Фокшан. Однако, узнав по дороге, что румынские части ведут бои по освобождению Трансильвании, мы свернули с дороги и двинулись в том направлении. Как вы уже знаете, мы догнали вас вскоре после того, как дивизия вступила в Трансильванию, и благодаря храбрости, с которой сражались солдаты отряда, немцы были выбиты с выгодных укрепленных позиций и отступили на широком фронте.
…И именно тогда, когда Нягу мог пожинать плоды этой первой победы отряда, он, по несчастью, наступил на ту проклятую мину! Я написал «пожинать плоды». Не знаю, удачно ли это выражение, потому что отряд, даже если бы Нягу не погиб, все равно был бы расформирован. Или, если бы отряд все же сохранился, назначили бы другого командира, в крайнем случае — настоящего капитана.
В связи с этим, видя, как он спешит связаться с румынским командованием, я спросил его:
— Почему ты так торопишься? Ты подумай о том, что будет с отрядом и с тобой?
Нягу был удивлен этим вопросом.
— Как «что будет с отрядом»? Очень просто: или он будет брошен в бой в нынешнем составе, или будет распущен и люди распределены по другим частям. Я не вижу здесь никакой проблемы. Только бы нам быстрее достигнуть линии фронта!
— А с тобой что будет? Надеюсь, ты не думаешь, что за тобой признают звание капитана?
— Конечно, я не строю себе таких иллюзий. Черта с два! Как бы сильно ни коснулся нашей армии процесс демократизации с того времени, как мы стали союзниками русских, не думаю, что за короткий отрезок времени дошло до того, что звания стали присваивать только по заслугам.
— Значит, после того как ты командовал более чем тысячей человек, ты снова будешь командовать одиннадцатью, то есть отделением?
Мне было интересно, что ответит на это Буруянэ.
— Ну и наивный же ты! Какая важность, что завтра вместо тысячи человек я буду командовать отделением в одиннадцать человек? Важно, что я сумел собрать две тысячи беглецов, организовать их и направить к фронту, пусть даже на один час раньше. Да, именно это важно. Еще две тысячи человек будут яростно сражаться с гитлеровцами. В любом случае я согласился бы с этим, и не потому, что это щекотало мое самолюбие, а только потому, что таким путем легче можно было добиться цели, которую я поставил перед собой. В таких исключительных, решающих обстоятельствах нужно выше собственного тщеславия и собственных интересов ставить общие интересы. Об этом мне много раз говорил мой мастер, неня [2] Штефан.
— Коммунист?
— Да. Он не только говорил, но и сам руководствовался в жизни этим девизом. Иначе он не рисковал бы своей жизнью, минируя баржи господина Портоласа. — И, сказав это, Нягу посмотрел на меня таким открытым взглядом, что я даже не засомневался в его искренности.
Но случилось так, что ему, капитану Буруянэ, не суждено было вновь стать сержантом Нягу Буруянэ.
Я, и притом один я, присутствовал при его последних минутах.
Последние его слова я никогда не забуду:
— Я умираю, Петре… Чувствую, что умираю… Но нельзя сказать, что я не совершил хорошего дела. Наши ребята дрались здорово. Я очень рад!.. Это значит, что идея организовать отряд была совсем не плохой. Жаль, что нам приходится расставаться, Петре, да еще таким образом. Очень хотелось бы пожить, увидеть тот новый мир, что сейчас рождается. Не знаю, Петре, понимаешь ли ты, что по-старому больше быть не может. Я тебе говорю: один мир умирает и рождается другой — мир. прихода которого все мы, те, что родились не во дворцах и жили не в довольстве, ждали с нетерпением. Да-да, Петре… Я умру, но ты вспоминай, что я тебе говорил. Рождается новый мир, и мне жаль, что я не могу приложить руку к тому, чтобы он как можно скорее стал реальностью. Ты, Петре, будешь жить… Не стой в стороне! Не колеблясь приложи свою руку. Потому что этот новый мир будет и ваш!