Город ждал в оцепенении. На старых улицах, затененных древними каштанами, ни души. На площади между мелкими лавчонками вихрь подхватил обрывки бумаги и мусор, оставшийся с предыдущего дня. На берегу Тимиша несколько лодок рвались на привязи, будто хотели скрыться куда-нибудь подальше.
Воздух был горячим, удушливым. В городе все замерло в беспомощном напряженном ожидании. Над всем нависло предчувствие чего-то ужасающего, жестокого.
Город ждал. Утром улицы города были заполнены народом. Газетные киоски брались штурмом. Крупные заголовки газет возвещали: «Румыния объявила войну гитлеровской Германии!» Это известие горячо комментировалось. Тут же разрабатывались планы, строились всевозможные гипотезы. Люди почувствовали облегчение, и напряжение спало: они снова стали хозяевами своих мыслей и своих слов. Они могли теперь говорить открыто и без страха. Румыния повернула оружие! И оружие начало стрелять…
То ли как ответ, то ли как угроза в воздухе послышался нарастающий гул. Этот гул был хорошо знаком жителям города. Они слышали его в течение длительного времени. Это был гул моторов четырнадцати самолетов, базировавшихся на аэродроме.
— Улетают! — воскликнул кто-то.
— Скатертью дорога!
Но самолеты не улетали. Они угрожающе кружили над городом, то пикируя вниз, то с головокружительной быстротой взмывая в небо. Они опускались так низко, что казалось, вот-вот заденут за верхушки каштанов, и снова с адским ревом набирали высоту.
— Что им нужно?
— Действительно, чего они хотят?
Встревоженные, люди начали расходиться. И тогда началось что-то страшное. Воздушные чудовища, со зловещим ревом пикируя на город, обстреливали улицы из пулеметов и сбрасывали связки гранат. Мостовые обагрились кровью. Слышались стоны раненых. Убитые с тротуаров неподвижными глазами смотрели в голубое небо, такое ясное минуту назад и такое смертоносное теперь.
Потом на улицах появились немецкие танки. Они равнодушно прошлись по трупам и исчезли. Грохот моторов стих где-то в районе аэродрома. И снова установилась прежняя тишина, но теперь она казалась неестественной.
Город застыл. Чего ждать оттуда, со стороны аэродрома? Нигде ни души. На улицах остались только пятна крови. Кругом тишина, тишина, тишина, и только слышались редкие удары колокола. Это звонили по мертвым.
* * *Город ждал в оцепенении. Меня вызвал командир батальона новобранцев.
— Садись. Куришь?
Я закурил сигарету и стал рассматривать лицо майора. Зачем он меня вызвал? И что означает это вступление: «Садись. Куришь?»?
Майору Дрэгушину такое обхождение было несвойственно. Он не любил тратить время на маневры, как он выражался. Он в любых обстоятельствах говорил обо всем прямо, без обиняков.
Именно поэтому его поведение меня насторожило.
— Может, выпьешь рому?
Я был поражен. «Что случилось с вами, господин майор?» — хотелось мне спросить. Но майор уже пододвинул ко мне полную фляжку, и я поднес ее к губам. Потом поставил фляжку на ящик из-под снарядов между нами и сказал:
— Ожидаю ваших приказаний, господин майор.
Дрэгушин грустно улыбнулся, потом достал табакерку, некоторое время барабанил пальцами по ее крышке и, протянув ее мне, заговорил:
— Город сегодня обстреляли из пулеметов. Завтра наверняка его подвергнут бомбардировке. Нас пока еще не пощупали. Может, не осмелились, а может, готовят нам особое угощение. Но нет сомнения, что атакуют нас! Это ясно как божий день!..
Потом, после небольшой паузы, продолжал:
— Как ты думаешь, твои люди могут выполнить трудную задачу? Ты можешь на них положиться?
Я не знал, что отвечать. Только что я принял роту, и поэтому утвердительный ответ был бы рискованным. Я сам едва окончил школу офицеров запаса, как меня тут же назначили командиром роты. Правда, роты новобранцев, но все же роты: 120 солдат, из которых только 15–20 опытных, обстрелянных. Я едва успел познакомиться с сержантами, командирами взводов, отделений: со старшиной Валериу, капралом Панэ, сержантом Сынджеорзаном, сержантом Додицэ.