Наш корабль вышел севернее Парижа Уточнив место, да и Париж был виден, самолеты встали в строй, сделали приветственный круг над городом и после пяти часов сорока минут полета благополучно сели на аэродроме Ле Бурже, почему-го нас посадили по короткому старту с боковым ветром. Таким образом, от Киева до Парижа налетали в общей сложности 13 часов 50 минут без заправки горючим. Это был показатель неоспоримых успехов нашей авиации.
На аэродроме нас ожидала многолюдная встреча: французские министры, военный и авиации, бывший министр авиации Пьер Кот, по приглашению которого, мы, собственно, и прилетели: маршалы, генералы, офицеры и вся местная советская колония.
Первыми с самолетов сошли члены делегации, за ними командиры кораблей и мы. Все проследовали в ангар, где французский министр и глава нашей делегации обменялись приветствиями; как мне помнится, оба говорили по-французски и при том тихо, без ораторского пафоса и без микрофонов.
Как члены делегации, так и экипаж были представлены французскому маршалу, министру авиации. Пришла и наша очередь пожать ему руку, тут штурман М. X. Гордиенко от чистого сердца сжал руку маршала с такой силой, что тот от неожиданности еле ее отнял. При этом Гордиенко очень громко произнес: «Здравия желаю, господин маршал», на что все обратили внимание.
Нам опять, как и в Варшаве, на трех человек экипажа предоставили автомашину; мы сели на заднем сидении, а рядом с шофером поместился офицер полиции.
При выезде из аэропорта мы увидели, что улицы запружены народом, приветствующим нас подняв руки знакомым жестом «Рот фронт». Были и менее вежливые приветствия, особенно на русском языке — в таких выражениях и словах, которые обычно не пишутся: «Эй вы, красно… голодранцы! Вас немцы сюда привели, нет у вас своих летчиков!».
Экипажи были размещены в гостинице «Лютеция» (древнее название Парижа). Каждому был отведен отдельный однокомнатный номер. Ничего особенного в номерах не было. В этот вечер и на следующий день с утра нам дали отдохнуть. Ужин и завтрак подали в номера; не скажу, чтобы было сытно, а заказать что- либо дополнительно мы не догадались.
Восьмого августа французский министр авиации пригласил делегацию и экипажи на обед, в обычное для Парижа время — с 12 до 14 часов. Французы, надо сказать, утром поднимаются очень рано, работают дома, завтракают, необильно, при закрытых ставнях (жалюзи) и, лишь часам к восьми-девяти, открывают окна. Зато обедают плотно и все в одно время — с 12 до 14.
К министру мы поехали на автобусах в один из дворцов министерства, расположенный на значительном расстоянии от нашей гостиницы. Ехать пришлось через центр. Следует ли говорить и писать о Париже мне, в первый и в последний раз там побывавшему? Видеть этот город доставило величайшее удовлетворение.
На приеме присутствовало много французских генералов и офицеров. Сначала гости обошли расставленные вдоль стен столы с закусками и только после этого сели за обед. Были, как водится, многочисленные тосты. Вести беседы из-за языкового барьера было невозможно, что, пожалуй, и к лучшему, так меньше наболтаешь. В данных условиях язык мой не мог быть моим врагом.
Того протокольного порядка сервировки, с которым мы встретились в Варшаве, здесь не придерживались. Все было проще и удобнее. Прямо сказать, французы в выпивке понимают не меньше, чем в сытном обеде и, как мне показалось, тем и другим занимаются не спеша, просто и самозабвенно. Во время трапезы они не особенно наблюдают, что делают соседи.
По окончании обеда мы из зала выходили самостоятельно, т. е. по одному, а это было не так просто. Пришлось спускаться по крутой высокой беломраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой По сторонам стоят люди, а у подьезда еще больше. Все взоры устремлены на тебя, а ты один, к тому же слегка пьяненькиq. Тебя рассматривают «в оба», что-то говорят между собой. Иногда услышишь русские слова: «форма», «да он русский» и т. д.
Форма у нас была военная: темно-синие галифе, высокие, хорошо сшитые сапоги, саржевая гимнастерка, темно-синяя фуражка с черным репсовым околышем, коричневые замшевые перчатки Последние французам не импонировали — лучше бы белые, лайковые.
В Париже мы пробыли с восьмого по тринадцатое августа. Ежедневно нам давали приемы — то военное министерство, то министерство авиации, то наше посольство или торгпредство. Иногда все же удавалось вырваться и побродить небольшими группами по городу и по магазинам. Денег нам отпускали по десять долларов в день, а это уже немало, при условии, что на питание тратиться не приходилось; хотя иногда мы обедали в ресторанах за свой счет.
Кроме инженерно-технического состава, осматривавшего и готовившего к полетам материальную часть, на аэродроме ежедневно дежурил один из экипажей. Мы показывали свои самолеты и рассказывали о них. Г. Ф. Байдуков дня два или три выполнял на своем самолете показательные полеты, о которых восторженно писали парижские газеты. Примерно так: «Говорят, у русских нет своей авиации, нет летчиков, что и прилетели — то они с немецкими инструкторами. Но посмотрите, что мы видим: на огромном современном самолете-гиганте русский, небольшого роста человек, но прекрасный, большой летчик, летает над Парижем, имея на борту французских старших офицеров, с французским министром авиации в качестве второго пилота.
Причем взлет и посадку производит по малому неудобному старту с боковым, опасным, ветром».
И действительно было так. За полеты в Париже Байдуков получил, уже по возвращении в Москву, ценный подарок от французского министра авиации.
Числа двенадцатого мы поехали в авиационную школу, размещавшуюся на военном аэродроме Этамп, километрах в семидесяти южнее Парижа. Мне кажется, там тогда не было курсантов, обучающихся первоначальным полетам. Вероятно, шло переучивание летчиков, обучение их высшему пилотажу, а, возможно, проводились и некоторые виды испытаний самолетов. На аэродроме — несколько небольших ангаров, на стоянках — самолеты различных типов. Кроме служебных помещений и небольших домиков для обслуживающего аэродром технического состава других зданий нет. Нет, в частности, жилых домов. Летчики, которые показывали нам самолеты и демонстрировали полеты, приехали вместе с нами из Парижа, где они и жили.
Летчики никакой технической работы не выполняли, парашюты не носили. Форма их: пиджак, рубашка с галстуком, ботинки, белый шелковый шарф, небрежно накинутый на шею, белые лайковые перчатки.
Мы осмотрели десятка полтора учебных и боевых самолетов. Каждый тут же записал все, что его заинтересовало.
В небольшой столовой французские летчики устроили нам прием. Открыть первую бутылку шампанского дали право, или вернее предложили, кому-то из наших командиров кораблей. Конечно, наши люди не искушены в этом искусстве, бутылка была открыта так «умело», что пробку рвануло, она разбила осветительный плафон под потолком, а содержимое бутылки под смех присутствующих вытекло на пол.
Я и сейчас считаю, что на аэродромах близ крупных городов строительство больших военных жилых городков себя не оправдывает. Командование начинает больше уделять внимания жизни городка, чем другим работам. А так ли уж необходимо ради нескольких десятков человек строить большой городок со школами, магазинами, вечно пустующим стадионом и театром? Получается, по русской пословице: «Один с сошкой, а семеро с ложкой».
Мы имели возможность осмотреть Париж. Побывали в Луврском музее, в соборе Парижской Богоматери, на Елисейских полях. Даже сама езда по Парижу доставляет большое удовольствие, хотя в то же время, надо сказать, это занятие исключительно неудобное из-за массового скопления автомашин — улицы запружены ими. Особенно много было машин фирмы «Ситроен». Единственно, кто пользуется правом беспрепятственного проезда через улицы, так это мамаши с детскими колясками. При появлении детской коляски все движение останавливается.