Эфир затих, и я доложил на КП: «Сбит 903-й, стою над «Комаром», внизу темно, поднимайте ПСС». С КП сказали, что поднимают две вертушки, попросили стоять на месте.
Краснощеков доложил, что его пара отработала, попросил разрешить возврат по остатку топлива. Получив разрешение, ушел. Про истребителей и пару Дикого в памяти ничего не осталось. «Комар» затих, и я решил увеличить радиус, уменьшив крен. Тут «Береза» показала «обзор» и «захват» как истребителями, так и наземным комплексом. Увеличил крен, перегрузка выросла — «Береза» погасла. Так и висел, играя креном, срывая работу РЛС. «Комар» больше не работал.
«Вертушки» были еще далеко — им идти нужно было больше часа, а керосин заканчивался. Я доложил на КП, что стоять больше не могу, и, получив «добро» на возврат, пошел в сторону Кабула. Возвращаться по прямой не решился — идти вдоль границы не хотелось — там, вблизи границы, был еще один пакистанский аэродром... Только убрал крен, заработала «Береза». Они ждали, понимая, что мне нужно будет уходить. «Обзор», «захват», маневр, срыв и все сначала. И так, пока впереди не показались огни Кабула. Эта дорога домой попортила мне нервы очень здорово.
Сел. Меня ждали. Увидев бомбы, инженер эскадрильи испытал шок. Оказалось, что днем на этом самолете уже привезли подвески назад, после чего провели ремонтные работы. Вернись Руцкой из вылета, инженерам и техникам пришлось бы очень туго, мог бы кого-нибудь отдать под трибунал. Техник недопроверил, и мой полет прошел впустую, обидно рисковать жизнью ни за что. Попросил осмотреть самолет. Сам посмотреть не успел — увезли писать объяснительные. Оказалось, что, прибрав обороты, я сорвал захват тепловой головки самонаведения ракеты, и она очень удачно самоликвидировалась. Ни один осколок меня не задел, все прошли мимо, лишь ударной волной зацепило. Пускали они, как рассказывал потом Руцкой (пакистанским летчикам разрешили с ним поговорить), два раза по два «Сайдвиндера». Нашу пару они видели как одну цель, сбив Руцкого, им очень хотелось снять и второго. Но, по их словам, русский от ракет ушел и, развернувшись, пошел в лобовую. Не зная моего вооружения, они из атаки вышли. Они видели наши истребители прикрытия и остальную группу. Но никто им не мешал, и они пытались до последнего меня поймать. Их было четверо, ведущим шел полковник. Руцкой говорил, что отзывались очень уважительно. Все это мне пересказал Краснощеков после встречи с Руцким сразу после нашего вывода.
В последующие годы в его воспоминаниях этот полет постепенно приобретал новые фантастические подробности. Но наши товарищи догадались переписать переговоры с моего самолета. У меня этой записи нет, да я и так все помню — слишком врезалось в память. Хотя когда-нибудь перепишу, ведь это единственный объективный свидетель».
К осени 1988 г. положение в Афганистане для советского контингента значительно ухудшилось — начался плановый отвод авиационных подразделений. Первым ушел 335-й ОВП из Джелалабада, затем были выведены 262-й, 254-й и 181-й. Для летчиков штурмовой авиации это был очень сложный период, так как теперь при дальнем вылете в случае сбития рассчитывать на помощь вертолетчиков не приходилось. Активизировались и пакистанские истребители, причем очень часто они атаковали штурмовиков и при наличии истребительного прикрытия. Например, 17 октября 1988 г., при нанесении БШУ в 20 км севернее Гардеза был поражен самолет подп-ка Анатолия Полякова. По воспоминаниям летчика полка Александра Арасланова, ситуация развивалась следующим образом: «Мы шли на удар восьмеркой в район Гардеза. При подходе к цели неожиданно пошел конденсационный след. Я тут же сказал комэску: «След пошел». Группа снизилась до его исчезновения. Но мы уже «проявились», и КП тут же дал команду истребителям сопровождения: «Две цели прямо по курсу, дальность двенадцать, на встречных».
В результате обстрела моджахедами аэродрома Кабул сгорели сразу девять Су-25. 24 июня 1988 г.
Истребители почти сразу доложили о потере метки цели на экране радара. Нам нужно было работать, и восьмерка «грачей» начала атаку. После сброса бомб все было спокойно, но на выводе, когда я сделал переход из левого пеленга в правый (мешало солнце), впереди, на самом хвосте самолета ведущего вспыхнул желтый взрыв, и над моей кабиной пролетел огромный кусок обшивки самолета. В эфире никаких докладов. Я запросил по второй станции: «Голик! Что там у тебя?» «Кажется, задело!» «Как управление?» «Пока в порядке, просто затяжелело». «Иди так, я пройду над тобой».