– И зачем Антонов лыжонок придумал? Он без него как истребитель с ускорителем, сам в воздух рвется.
– Там же человек на веревке! – зло бросил я ему.
– Да ты что? – испуганная гримаса Григорьевича исчезла в кабине, и в одно мгновение, громыхая унтами, он выскочил к нам. Мы пробирались к противоположному крылу, где под снегом копошилось что-то непонятное. Хватаем снежного человека и втискиваем в фюзеляж. Быстро сбрасываем одежду с дрожащего работника экспедиции. Снег проник через всю одежду до носков, раздув все до полного объема. Надо было все вытряхнуть, протереть тело спиртом и налить в рот граммов пятьдесят без всякой закуски.
– Никогда я еще так не катался, – заикался Пинчук.
– Прости меня, старого дурака, – оправдывался Коржов.
Оказалось, что когда все упали в снег, кем-то брошенная веревка захлестнула туловище начальника партии и он, на спине помчался за самолетом, цепляясь руками за кусты под снегом, где больше всего попадался шиповник:
– Черт бы его побрал, – ругался Петр.
Мы были рады, что все так удачно закончилось и можно было улетать. Спасатели остались в самолете Коржова, а мы с Володей побрели, а вернее поплыли в снегу к своему самолету, и, когда поравнялись с крылом, сползли в глубокую яму, с чистой высокой травой, багульником и голубикой, усыпанной крупной мерзлой ягодой. Забыв обо всем, пригоршнями отправляем ягоду в рот. Ягода примерзает к языку, но быстро тает превращаясь в кисло-сладкий сок.
Над головами проносится самолет Коржова. В чем дело? И только тут доходит до нашего сознания, почему мы стоим в траве. От взгляда на свой самолет становится жарко и ягода застревает в горле. Самолет стоит на пьедестале и нижний обрез двери мне как раз до подбородка. Как же в него забираться в меховой одежде и как взлетать. Коржов раньше нас увидел с воздуха эту картину и кружится над нами, волнуясь за нас. Анатолий в замерзшее стекло ничего не видит и не подозревает, какая опасность нас подстерегла. Пока он газовал, снег полностью был выдут и самолет оказался на ходулях. Осторожно тяну подножку, самолет стоит устойчиво, значит трамплины под лыжами достаточно прочные. Осторожно забираемся внутрь, проходим строго по центру, объясняем Анатолию ситуацию. От его беспечности не остается и следа. Передаем Коржову, что будем пробовать взлетать, иначе порыв ветра свалит самолет на то или другое крыло с плачевными для нас последствиями. Выпускаем закрылки на 45° и ждем самого сильного порыва ветра. Надо с трамплина перепрыгнуть через метровую яму с травой на продолжение следа. Засыпать пустоту нет возможности: снег сыпучий как сахар, вязкости никакой. Коржов подсказывает, что действия должны быть решительными и энергичными. Ждем минуту, другую, и – вот он, порыв. Самолет загудел, захлопали предкрылки. Ветер вот-вот сорвет его с места. Резко даем газ и отпускаем тормоза. Штурвал полностью взят на себя. Сердце колотится. В мозгах одна мысль: «Ну, дорогой, не подведи!» Самолет, сорвавшись с места, летит метров 15, проседает, мягко касаясь кончиками основных лыж о снег и тут же уверенно, опершись крыльями в тугие потоки ветра, взмывает в голубую высь, сотрясая ревом двигателя морозные ущелья. В душе буря радости. За нами тянутся длинные серые шлейфы инверсии.
– Молодцы! – кричит нам Коржов. – Ваш и свой вылеты мы передали Охотску.
– Спасибо, до встречи в Охотске!
Самолет Коржова растворился и исчез в сизой дымке. Мы решаем довести дело до конца.
В безопасности Черного озера теперь была полная уверенность. То, что мы принимали за пар, было пургой. Наледь, названная нами Черным озером за ее цвет, располагалась в наименьшем сужении горного массива реки Северный Уй и являла собой настоящую аэродинамическую трубу. Над материком свирепствовали морозы ниже 50°, в то время как море было незамерзшим и хранило в себе массу тепла. Тяжелый морозный воздух прорывался меж гор к морю с огромной скоростью, сокрушая все на своем пути.
На нас давило чувство невыполненного долга. Заказчики ждали работы, а мы пока несли одни неприятности. С этим надо было кончать. Делаем круг над озером и заходим на посадку. Лед ровный и чистый, как зеркало. Наледь по размерам километра два и метров двести в ширину. Решаем на скорости ударить основными лыжами о лед и тут же отскочить. Если не будет пролома льда произвести посадку. Подводим самолет к точке выравнивания и четко видим массу трещин во льду, глубиной не меньше метра. Облегченно вздыхаем и смело скользим по льду, создавая лыжами адский раскатистый грохот. Тормозим, выпрыгиваем на лед. Какое блаженство! После стольких волнений ходить там, где никто не ходил! Это победа, хоть маленькая, но приятная.
Оцениваем надежность поверхности и спешим разметить площадку. Ветер поутих. Солнце скрылось за сопками. Восточные склоны гор, уходящие в поднебесье, серебрились в розовом свете. Анатолий с топором в руках штурмовал ближайший склон сопки. Добравшись до первого дерева, он обхватил его ствол и тут же закувыркался в лавине снега вместе с деревом вниз по крутому склону. Мы с Володей удивленно наблюдали за пируэтами Анатолия. Он, чертыхаясь, вытряхивал снег из под ворота, тащил обломки дерева к самолету.
– Хоть тут повезло, рубить не надо, – заметил Володя.
– Чуть шею не сломал, а ты «повезло»! – обиделся Анатолий.
– И как только стояла эта трухлявая соснища, надо ж было выбрать именно ее.
– Молодец, хорошо выбрал, и дров много и дело быстро сделано, – похвалил я его.
Быстро выложили посадочный знак «Т», концевые ограничители, сделали замеры всех параметров, необходимых для составления инструкции, с заходом солнца произвели взлет. Используя более часа сумерек в этих широтах и положенного часа после наступления темноты, мы прибыли в Охотск. Праздничным сиянием огней ВПП встретил нас Охотск.
– Ну что, все-таки сели на Черном озере, – спросил нас Коржов.
– Да, Григорьевич, аэродром на славу. Сейчас буду писать инструкцию, – ответил я.
– Пиши быстрее, а то утренним рейсом нам с тобой лететь к командиру отряда в Николаевск на «ковер». Инженер Борис Ижко сообщил о наших поломках и вот РД.
– Дело сделано – можно и на «ковер», – спокойно ответил Коржову.
На следующий день, под монотонный гул двигателей АН-24 перебросил нас через купол Охотского моря в Николаевск-на-Амуре. В кабинете командира отряда было непривычно для нас тепло и тихо. Анатолий Сергеевич пожал нам руки, и, довольно хохоча, оглядывал нас словно динозавров. В меховой одежде, с почерневшими от мороза лицами и виноватыми ухмылками, мы, как нашкодившие первоклашки, разглядывали свои унты, будто сто лет их не видели.
– Что, курепчики, наломали дров? – начал «из-за угла» Самсонов. – Этот молодой арап, у него еще ума нет, – показывал на меня Самсонов. – А ты, старый, седой пень, куда лез? – обращался он к Коржову.
– Так вы же сами приказали подобрать площадки, вот мы и подбирали.
– А если бы вы там померзли? – наступал командир. – Поотрывали лыжи и летаете без них в таких местах!
– Да оторвали всего по одному, Ижко от безделья только жалобы пишет, пусть хоть поработает, – оправдывался Коржов.
– Он поработает, а вам объявляю по выговору, можете идти в ресторан обмыть.
– Приглашаем вас за компанию! – вставил я.
– Нет уж, кто заработал, тот и отмечает, – рассмеялся Самсонов.
На том и порешили. А на месте Черного озера вырос потом добротный поселок, где с удовольствием, работали вертолетчики.
В ЗЛОВЕЩЕМ ПОЕДИНКЕ
Стояли ясные морозные дни. В свои права вступала суровая дальневосточная зима. Небо потеряло летнюю лазурную окраску. Поблекло, посерело. Белые прожилки высокослоистых облаков ровными нитями протянулись с севера на юг, со стороны Якутска к Охотскому морю. Лишь над Джугджурским хребтом вздымались в невероятных конфигурациях облачные смерчи. Наш самолет плыл среди всего этого гудящего, стремительно уносящегося ввысь облачного хаоса.
Сам перевал укрывался серой массой слоистой облачности, и лишь командные высоты вспарывали облачность строгими гранями заснеженных пик, искрящихся на солнце холодом снежинок. Далеко впереди просматривались белые барашки волн Охотского моря.