Я не заметил, как второй пилот задремал, даже успел подпалить унты, и при этом еще отморозить мизинец. Он был молод. Всего-то летал первый год. Молодости свойственна и простительна беспечность. Я был постарше. У меня и опыта накопилось больше, а значит, и воли должно быть больше. Как мог я пытался спасти ему палец. И когда сказал ему, что мизинец палец так себе, без него можно летать, товарищ успокоился. Подкрепившись, отогревшись, пристегнул портфели к поясам курток, мы двинулись в путь. Так было удобнее. Шли по распадку медленно всю ночь. А декабрьская ночь – ух какая длинная! На рассвете поднялись на небольшую высотку. В стороне увидели знакомую гору Мотон. Обрадовались несказанно. Это был наш ориентир в полете. До горы было еще далеко, но мы уверенно двинулись в ее направлении, так что выйдем на линию связи.
Миновали сутки после аварии, начались вторые. Мы прошли десятки километров и на пути не встретили ни одного живого существа. Даже не увидели птички. И вот вышли на речку Мута. Снега на льду не было. Мы выломали палки и, толкая впереди себя портфели, пошли по руслу реки. Тут увидели в небе пролетающий самолет. Выстрелили из ракетницы. Нас, к сожалению, не заметили.
Все труднее давались километры. Начались галлюцинации. То казалось – медведь стоит за деревом, то сидящие у лунок рыбаки, то отчетливо виделось зимовье. Петр даже звал рыбаков на помощь. Но увы.
К вечеру следующего дня мы вышли на линию связи. Мы обнимали столбы, как жен после долгой разлуки, смеялись и плакали. Сделали привал. Снова разыскали под снегом бруснику, приготовили чай. Теперь у нас была уверенность, что выйдем к людям. Проходили часы, а мы все шли и шли. Хотелось есть. Как нестерпимо хотелось есть. Но еще больше хотелось спать. Мы снова развели костер, кипятили чай из листьев брусники, пили густое варево и снова шли и шли.
В какую-то минуту Петр «расписался». Он сел беспомощно на снег:
– Все, дальше я идти не могу… Иди один, командир!
Я его и так и эдак начал уговаривать, чтобы он поднялся. Я приказывал ему встать и идти, иначе погибнем. Но он уже лег и лежал как мертвый, без признаков жизни. И тогда я стал его бить. Да простит меня Бог. Я стал его бить, пиная ногами. Я остервенел. Я был сапогах, а он в унтах. Бил и приговаривал:
– Бью, чтоб дураку жизнь спасти.
Причиненная боль или еще что пробудили его сознание. Петр какое-то время шел, потом снова падал. Я давал ему немного отдохнуть и снова поднимал пинками. Такая процедура повторялась несколько раз. Мы потеряли счет времени. Наступила третья ночь. Неоднократно появлялось желание свалить столб, оборвать провода. А вдруг обрыв начнут искать в противоположном направлении и нам станет еще хуже. В кромешной темноте блеснул свет. Мы остановились как вкопанные, так это было неожиданно.
– Наверное, звезда отражается во льду, – сказал Петр тихим упадническим голосом.
Я даже не мог представить, что это может быть свет жилища. Боялись об этом думать, чтобы не обмануться. Постояли немного и пошли на эту «звезду». Трудно сказать, сколько прошло томительных минут, как мы увидели дивный свет, но вот до слуха донесся отдаленный лай собак. В эти минуты он для нас был лучшей музыкой в мире. То была музыка возвращения к жизни. И даже более того. Это была сама жизнь. В эти минуты, когда казалось, что радость одержанной победы, радость очевидного спасения должна нас окрылить, придать силы, мы оба расслабились и в полном изнеможении опустились на снег. Мы не могли сделать ни шагу. Сидели неподвижно, пока лай собак не услышали совсем рядом. Собаки вскоре успокоились. Мы собрали последние силы, поднялись и медленно побрели на огонек. Пройдя несколько метров, Петр начал кричать:
– Люди, помогите, не стреляйте!
Ночь, тайга. Неистовый лай собак. Какая мысль может придти в голову тем, кто здесь живет? Может, медведь-шатун подходит к дому? А может – дурной человек. Я кричать не мог и шел пока не оказался у окна. В доме я никого не увидел. Пошел к двери. Там висел замок. Вернулся к окну. У окна стоял мужчина в трусах с карабином в руках, ствол которого поднимался на уровень моей головы. Увидя кокарду на моей шапке, он бросил карабин и побежал к двери.
– Ребята, заходите, дверь-то открыта.
Мы оказались в тепле. Мы были спасены. Хозяин сообщил, что он знает о нашей катастрофе. Все эти дни нас ищут и что его напарник сейчас где-то в поиске. Мы пили душистый индийский чай со сгущенным молоком и никак не могли утолить жажду.
Позвонили командиру отряда Николаю. Мельникову о своем местонахождении, и только после этого, уснули мертвым сном.
По прилету в Николаевск сидели мы с Эдуардом на полу в уголке нашей эскадрильи, и он тихо рассказывал об этой одиссее, иногда смахивая непрошенную слезу с загрубевшего от ветров и мороза лица.
Прохоренко проявил мужество не только при выходе с места аварии, но и раньше, когда принял решение прекратить борьбу с ветром и притереть самолет на вершине скалы 1700 метров. Не каждый командир решится на подобный поступок.
Над летчиком постоянно довлеет страх за то, что его осудят как не справившегося с заданием. Летчик, разбивший самолет, становится морально уязвимым на долгие годы, к тому же теряет любимую работу, поэтому в любой, даже безнадежной, ситуации молча ведет борьбу за спасение самолета до последней секунды, расплачиваясь зачастую собственной жизнью.
Анализируя два падения: Прохоренко и Землякова, сразу видишь разницу в опыте и решительности командиров. Прохоренко не испугался пересудов, что обзовут его плохим летчиком, снимут с летной работы. Ценой потери самолета он сохранил жизнь и второму пилоту.
Земляков имел малый опыт полетов в горах. Оказавшись у подножия скалы, решил во что бы то ни стало уйти от столкновения. Для этого Николай использовал взлетную мощность двигателя и левым креном избежать удара о почти вертикальную двухтысячеметровую скалу. Зацепил левым верхним крылом за землю, и начались кульбиты через двигатель и левую полукоробку крыльев. Самолет разрушился, полностью сгорел и был засыпан снегом, потому и найти его мы просто не могли.
С мощными воздушными потоками опытные командиры никогда не борются кренами, а только рулями поворота. Стоит создать крен, ветер тут же воткнет в землю летательный аппарат, что и случилось на том же Джугджуре с вертолетом МИ-8 № 22212 командира Сергея Клинникова шестого октября 1981 года.
Сергей выполнял рейс по маршруту Аян-Нелькан и решил лететь низом по распадкам, хотя знал, что ветер над перевалом лютует. Конечно, МИ-8 не АН-2 и мощности не занимать, но поостеречься-то надо было бы. Попал на середине перевала в гущу ураганного крутящегося, свистящего ветра со снежной коловертью, что ухудшило видимость до «О», а земля-то вот она, под ногами и скалы слева и справа. Сергей начал выполнять разворот на обратный курс, вместо того, чтоб на полной мощи лезть вверх прямо на ветер. Стоило в левом крене подставить диск винтов встречному ветру, как ветер в ту же секунду опрокинул вертолет и припечатал лопастями к противоположному склону скалы. Погибли хорошие ребята: командир Клинников, второй пилот Русанов, бортмеханик Иконников и ансамбль «Поющие гитары».
Поиск сгоревшего вертолета осуществлял Эдуард Прохоренко, ставший к тому времени начальником поисково-спасательной службы Николаевска-на-Амуре. Жаль, когда погибают ребята – бездарно, глупо. Подсказывали Сергею друзья в тот день, чтоб не лазил по распадкам, а шел верхом, – не послушал, и вот результат. Из головы не выходят слова моего друга, прекрасного летчика Виктора Изотова на мои возмущения:
– Говорил же не делать так, почему не выполняют?
– Если бы твои подчиненные выполняли то, что мы им говорим и чему учим, мы бы их в горах не искали.
Вернее, пожалуй, и не скажешь!
ИСЧЕЗЛИ, КРОМЕ ОДНОГО
Рано утром столовая аэропорта Охотск расцветала всеми цветами радуги от китайских термосов, выставляемых пилотами на столы, чтобы заполнить горячими напитками, собираясь в далекие таежные дебри. В меховых одеждах, словно медведи, заправлялись экипажи вкусной пищей и колобками выкатывались из дверей гостеприимной харчевни в клубах пара на свежий морозный воздух. Загружались бочками с горючим до полного взлетного веса 5500 кг, и один за другим с ревом отрывались от полосы, чтобы тут же исчезнуть в темно-синем небе.