— Вот тебе и провинция — вы там в курсе всего.
— Стараемся.
— А вторая?
— Вторая, потому что в Мадриде отличная коррида, а ты знаешь, что быки — моя страсть.
— И третья.
— Третья, потому что я в тебя влюблен.
— Мы с тобой двоюродные брат и сестра. Мы Пересы. Наш союз был бы инцестом.
— Ни ты, ни я никакой инцест не признаем.
— Я тебя люблю, кузен Хакобо. Я даже тобой восхищаюсь и как человеком, и как братом, но я не хочу замуж, я хочу оставаться свободной всю жизнь.
Он соврал про быков. Великой страстью Хакобо Переса была игра. Игра — бич нашей семьи — сожрет все заработанные им на строительстве деньги, а потом — и состояние его матери, тетки Ремедьос, самой богатой из нашего семейного клана.
Но и тетушка Альгадефина утаила от Хакобо Переса чуть ли не главную причину своего отказа — она боялась, боялась жадной, деспотичной и взбалмошной тетки Ремедьос, его матери.
— Альгадефина, забудь обо всем, кроме меня.
— Именно тебя-то я и готова забыть.
— Почему?
— Потому что наш брак невозможен — что скажет Папа Римский? Двоюродные брат и сестра.
— Ты смеешься надо мной.
— Прости, смеюсь. Так было бы проще всего дать тебе понять, что я люблю тебя, но я тебя не люблю.
— А ты могла бы полюбить меня?
— Да. Но я тебе уже говорила, что хочу быть свободной. Кроме того, я скоро умру.
— Мне нравится в тебе все.
— Во мне нет ничего, кроме чахотки.
— Ты очень красива.
— Благодарю.
Тетушка Альгадефина осталась в шезлонге с книгой на изящных коленях. Кузен Хакобо ушел, прихрамывая, сдержанный и строгий, но обещал вернуться. Кошка Электра взобралась на пальму. Я развратничал с козой Пенелопой. Июнь, вдоволь наигравшись светом и тенью, переходил в июль. Сад бушевал зеленью, рвущейся за его пределы, садовник с ног сбился, поливая его, стараясь потушить зеленый пожар. Я подошел к шезлонгу тетушки Альгадефины.
— Кузен Хакобо сделал тебе предложение.
— Почему ты так решил?
— Мужчина не разговаривает с женщиной так долго, если разговор не об этом.
— Я не собираюсь замуж за своего двоюродного брата.
От ревности в груди сильно жгло, словно от удара кулаком.
— Наша семья эндогамна, тетушка, как и все великие семьи.
— Ты имеешь в виду кузена Хакобо?
— Я имею в виду себя.
И опустил глаза. Она положила мне на голову свою точеную руку и притянула меня к себе, щекой я ощущал тепло ее тела, волнующего, молодого, больного и чистого. Потрясенные, чувствуя за собой вину, мы долго сидели так, не произнося ни слова.
Мария Эухения, несчастная, невезучая, одинокая, несмотря на свою восхитительную красоту кружевницы Вермеера, нашла нежданное счастье в монастыре бернардинок. До нас дошли слухи, что у Марии Эухении любовная связь с настоятельницей, матерью Долорес, но в семье об этом никогда не говорили. Со временем на лесбиянок навесят клише: буч или фэм, и эти слова разрушат поэтичность и утонченный характер любви между женщинами, о которой так выразительно писал Бодлер.
Я еще тогда понял, что в закрытых монастырях гораздо больше жизни и страсти, чем в унылых и скучных кафе на Гран Виа, где каждый день одни и те же проститутки, одни и те же поэты. Любое человеческое сообщество хорошо функционирует, если люди в нем соединились не по своей воле и если на них оказывают сильное идеологическое давление, что, собственно, и происходит в религии и фашизме — загадочных, так и не понятых явлениях в жизни человечества. Иногда по воскресеньям мы всей семьей ходили навещать Марию Эухению. Мы приносили ей песочное печенье, книги и всякие мелочи, а она в ответ обворожительно улыбалась, но оставалась душой в какой-то своей жизни, более глубокой и более полной, чем наша, и заготовленные нами слова утешения становились бессмысленными, потому что было видно — она счастлива. Как она могла жить в полную силу в тесных четырех стенах, пусть даже эти стены готические? Об установлении Республики, например, нам сообщила именно Мария Эухения.
— Сформировано республиканское правительство во главе с Асаньей[82], и он хочет закрыть монастыри.
— Такого не может быть, Мария Эухения.
— Еще как может. Я надеюсь, вы меня приютите, не хочу, чтобы меня изнасиловали солдаты.
Чаплин фотографируется с Павловой. В Европе пошла мода на все русское: русский балет, русское кино, русская живопись. Следом придут истины Ленина, а чуть позже — танки и лжеистины Сталина. Унамуно вернулся из ссылки. Мадрид наполнился букетами и флагами, лозунгами и плакатами, а главное — любовью к дону Мигелю.
82
Мануэль Асанья Диас (1880–1940) — испанский политический деятель, президент Испании (1936–1939); писатель.