“- Ничего, все в порядке. Дети легли спать ровно в 9, завтра занятий в гимназии не будет - объявили карантин, так мы сговорились пойти с Митей и Оленькой на каток в Таврическом саду. А с младшим няня останется. Ну, я пойду?”, - она поправила складки на платье и поднялась с кушетки.
“- Софи, уж первый час ночи - извозчика в это время не поймать, а пешком в такую даль я Вас не отпущу. Оставайтесь - да хоть в моем кабинете, там Вам будет покойнее, или - впрочем решайте сами, где удобнее. Я с Вашего позволения пойду приму ванну. Перебрал шампанского. Доброй ночи”, - Юлий Осипович учтиво поклонился и, пошатываясь, прошествовал вглубь большой барской квартиры. Cофи польстило, что ей не предложили заночевать в комнате для прислуги. После смерти жены Юлий Осипович подзапустил домашнее хозяйстве, и только с приходом Софи жизнь в их доме кое-как начала налаживаться. Поскольку посторонних в доме хозяин не жаловал, то прислуга у них была приходящая, а нянюшка, вырастившая еще самого Юлия, проживала в одной комнате с младшим Сереженькой в его детской. Женщина она была пожилая, но чистоплотная, проворная, да и давно уже стала членом семейства. “Софи”, как на французский манер звал ее хозяин, было нелегко каждый вечер добираться домой из этого престижного района к себе на Васильевский, чтобы утром опять возвращаться на работу, хотя хозяин и оплачивал ей извозчика. Она втайне надеялась, что может быть эта случайность перерастет в нечто более постоянное, и ей позволят хотя бы несколько ночей в неделю проводить в доме Болгариновых. Ей и в голову не приходило, что со стороны ее проживание в доме у 40-летнего вдовца могло бы показаться предосудительным. Она была девушка умственная и вероятно холодная, хотя об этом трудно было судить, так как пока еще никому не удалось разбудить в ней женщину, а поскольку из под венца она сбежала, то так и оставалась в свои 29 лет девственницей. Живи она в городе, а не в местечке, она возможно из чисто исследовательского любопытства и впала бы в плотский грех, но все предшествующие условия ее жизни такую возможность исключали полностью. Юлий Осипович, имея связи в полицейском департаменте, выправил ей нужные документы - в подробности она не вникала, но этих бумаг ей - по новому паспорту Софии Ковальской, урожденной польке, хватало для легального проживания и работы в семье адвоката. На подлог пришлось пойти в первую очередь потому, что помимо нарушения правил о черте оседлости ей могли вменить еще и антиправительственную деятельность. Как удалось выяснить Юлию Осиповичу, скромная гувернантка в своем местечке была членом подпольной еврейской молодежной организации, агитирующей за эмиграцию в Палестину. Впрочем внешне новоявленную Софию Ковальскую трудно было принять за еврейку - светлые волосы и серые глаза говорили о примеси какой-то иной, возможно что как раз польской (или немецкой) крови, а по-польски она говорила грамотно и совершенно свободно, да и ее легкий акцент в русском более походил на польский. Только благодаря небывалой усидчивости и трудолюбию удалось ей в совершенстве овладеть русским, ведь в семье говорили только на идиш, а бесплатные уроки ей давали бывшие ссыльные, члены уже распущенной к тому времени “Народной воли”, заброшенные судьбой в их местечко. Юная Софи тогда далека была от политики, хотя и разделяла их убеждения в том, что девушкам должны быть предоставлены равные права на обучение, а черту оседлости давно пора отменить как средневековую дикость. Ссыльные супруги Заславские помогли ей подготовиться к поступлению в одну из недавно открытых частных еврейских гимназий, куда под проклятья отца и всей родни она и поступила, причем в силу своих выдающихся способностей как стипендиатка, так как денег на ее учебу у семьи не было. Ее мать была в ужасе от своеволия младшей дочери, но большая семья бедствовала, и ей просто не хватило сил на то, чтобы пресечь крамольные увлечения Сонечки. Да к тому же она была чуть ли не единственно грамотно пишущей по-русски в общине, и эти ее умения приносили хоть какой-то доход: то прошение написать, то судебную жалобу перевести, то еще какие бумаги справить. Ведь все общение с российской государственной машиной должно было вестись на официальном языке. Cофи и стала для них такой связующей ниточкой. Будь она мужчиной, то наверняка бы уже попробовала поступить на юридический в Одессе или Вильно, где квота для еврейских студентов была в три раза выше, чем в столицах. Но увы - для женщины возможности были куда как скромнее.