Дано им время опомниться и проверить свои чувства - было ли то минутное помутнение рассудка и влечение зрелого мужчины к молодой и неопытной женщине просто случаем, либо за этим безрассудством стоит нечто большее. Завтрак он проспал, а когда проснулся на смятых простынях, еще хранящих ее дразнящий запах, то увидел, как сквозь плотные темные шторы пробивается полуденный свет холодного северного солнца. Как же хорошо сейчас оказаться в Крыму - вдохнуть свежего морского ветра, увидеть как просыпается от зимних - шуточных, впрочем, по сравнению со здешними холодов, - степная природа. Счастливо улыбнувшись он рывком поднялся с постели и стал готовиться к отъезду. К обеду все было собрано, бумаги упакованы, уже в дверях он столкнулся с гувернанткой и детьми и вежливо приподнял шляпу в прощальном приветствии. Софи сделала дежурно-вежливый книксен и повела детей переодеваться - они были все в снегу после катания и никак не желали слушаться: как же! Oтец уезжает и надого - недели на две-три если не более. Стоял невообразимый гомон, дети висли на отце, а извозчик у парадного нетерпеливо поглядывал на них. Юлий верно опаздывал на вокзал, и ежели б Софи настрого не “отбила” его, велев детям немедленно принять горячую ванну, так точно опоздал бы. В этой суматохе им не удалось толком проститься, и поспешный его отъезд все более походил на бегство.
Всю дорогу на перекладных до Ялты его мучили угрызения совести, он даже хотел послать ей из Севастополя телеграмму - но что он cмог бы выразить куцыми словами на сером казенном бланке? Что Софи вернула его к жизни, что это первая весна со смерти жены, а может и гораздо ранее - с далекой юности, когда он снова чувствует себя по-настоящему живым? Что он мучается плотским желанием по ней, и что к стыду своему никак не может сосредоточиться на сложном, запутанном уголовном деле - преступлении страсти, кстати, совершенном с особым зверством солидным отцом семейства в местном доме терпимости. Как тяжело ему опрашивать “свидетельниц” в судебном заседании, пытаясь разрушить по крупицам стройную картину изощренного зверства и законченного злодейства, красочно нарисованную обвинением. Как проститутки, чуя как чует свежую кровь дикий зверь его подавляемое желание, неприкрыто дразнят его, чужака, как нагло врут и лебезят перед местными судейскими, как тает призрачная надежда на оправдательный приговор. А ведь он с самого начала, еще прочтя только об этом нашумевшем деле в столичных газетах, был отчего-то совершенно уверен, что подзащитный невиновен. Иначе бы Юлий за это дело и не взялся - никогда не любил он шумихи и “громких” дел. Да только вот все свидетели твердят одну и ту же чушь как наученные - и все против обвиняемого, г-на N, такого же как и он - вдовца и прелюбодея. Да добро бы еще гувернантка троих его детей (еще одно совпадение их биографий!) стала причиной страсти г-на N. - так нет же, ею стала юная безмозглая проститутка, на которую тот, похоже, спустил целое состояние, доставшееся от покойной супруги. Но где тогда все эти деньги? Жалкие, вульгарные наряды покойной никак не могли стоить состояния. Драгоценностей при ней не нашли, может конечно спрятаны в надежном месте - но где? По ходатайству прежнего адвоката приставы весь бордель вверх дном перевернули в поисках тайника и возможного мотива преступления - но так ничего и не нашли. Потому, небось, и был он уволен. Хотя ... Юлий неоднократно задумывался о том, почему родня обвиняемого уволила прежнего адвоката после неудавшегося обыска и провала альтернативной версии убийства и наняла именно его - чужака и отнюдь не самого известного из столичных защитников? Потом, правда, выяснилось, что они состояли с покойной супругой обвиняемого в дальнем родстве. Значит ли это, что оскорбленная родня не верит в виновность его клиента и пытается его спасти - ради детей ли, ради ли семейной чести? Какая самоотверженность - или практичность?!
Не было в том деле, впрочем, ни одной прямой улики против обвиняемого, но ведь и методы столетней давности так еще примитивны - ни анализа ДНК, ни трасеологии, а отпечатки пальцев с места преступления смазаны, и ничего толком выяснить с их помощью не удается - ведь кто только не перебывал в комнате жертвы. - Так думала Саша, перелистывая пожелтевшие подшивки газет за 1911 год в историчке. Вот ведь - XXI век, а хваленая цифровая эра, похоже, заблудилась в кружных переулках Ивановской горки. Она бы еще долго шелестела ветхими страницами в поисках потерянной истины, но юная библиотекарша, не без уважения косясь на ее кандидатское удостоверение, уже в который раз проходя мимо нее вдоль рядов столов под архаичными зелеными лампами, напомнила, что они через пять минут закрываются.