Саша подняла покрасневшие от пыли глаза и, оглядевшись по сторонам, с неловкостью осознала, что осталась в читальном зале самой последней. Она поспешно собрала свои записи и извинилась перед девушкой.
“- Вот черт, задерживаю девчонку - а ведь у нее наверное свидание, эх где мои 17 лет!”, - подумала она, вспомнив, как в юные годы работала в этой библиотеке, учась на вечернем в истархе, а вслух заискивающе попросила: “Можете эти подшивки далеко не убирать, я завтра с утра еще приду”.
“- Да, конечно. Вы можете держать их здесь до 10 дней. Потом продлите, если понадобится. А что Вы исследуете, если можно спросить?”
“- Я? Да так - одно старое уголовное дело. Видите ли - я юрист, а в этом деле защитником был мой прадед”, - начала сбивчиво объяснять она, с удивлением увидев в этой девушке заинтересованного собеседника. Она уже была готова пуститься в воспоминания и выразить сожаление о том, что ее карьера историка из-за смутных 90-x так и не состоялась, а теперь вот наверстывает, в частном порядке. Но девушка опередила ее:
“- Как интересно! И что же - он раскрыл это преступление?”
“- Пока не знаю, но с Вашей помощью обязательно это выясню. До свидания”, - обернувшись, она увидела как девушка склонилась над старой подшивкой. “Интересно, и откуда в людях берется этот интерес к событиям давно минувших дней? “- в который раз спросила она себя. “Ведь редко кто копается в истории своих предков. Зачастую этот интерес не персонифицирован. Или же нет - исследователь так или иначе ищет ответы на свои вопросы?” - Саша сбежала по ступенькам, показав на выходе свой листок с отметкой о сдаче книг. Ничего кардинально не изменилось за прошедшие 20 с лишним лет. Только вместо миловидной девушки на контроле сидел помятый милиционер с отсутствующим выражением лица.
***
Вернувшись в Петербург после полутора месяцев отсутствия он и не надеялся, что его примут так просто и без тени упрека. Софи была с ним мила, расспрашивала о крымском деле, и по некоторым ее замечаниям он с удивлением отметил, что его любовница неплохо осведомлена о судебной процедуре. Сам он с трудом дождался окончания семейного ужина, и как только шум наверху в детских стих, тихонько постучался к ней в комнату - казалось, она открыла ему прежде, чем костяшки его пальцев коснулись темного холодного дерева. По контрасту кожа ее была восхитительно белой и горячей. Когда он очнулся и оглядел ее жилище, до него не мог не дойти комизм их положения. За время его отсутствия старая нянюшка занемогла и съехала к себе в деревню под присмотр младшей сестры и зятя, а Софи поселилась в бывшей детской, разместив детей в верхних спальнях. В комнате мало что изменилось - те же обшитые “веселеньким” морским узором стенные панели, вот только вместо Сереженькиной кроватки стояла теперь узкая девичья койка, на которой им хоть и было тесно, но благо хоть она не скрипела. Да, и книг прибавилось, причем все больше по философии и юриспруденции, насколько он успел рассмотреть во время своих, ставших с тех пор регулярными, визитов. В ту первую после возвращения ночь Юлий с усмешкой отметил про себя, что оба они лицемеры и безбожники - плотский грех и когда - на Страстной неделе Великого поста!
***
Привыкнув к реалистичной яркости своих снов, тем утром, отведя сынишку в сад, Саша проверила даты, погуглив в интернете - Пасха в 1912 году приходилась на 25 марта по старому стилю, то есть на 7 апреля по новому. Все сходилось - бабушка ее родилась в декабре 1912 года. Как раз через девять (без малого) месяцев после возвращения Юлия Осиповича в Петербург. Только вот прадед ее был излишне строг к себе. В тот год - довольно-таки редкое в истории явление - Пасха совпала с Благовещеньем и значит послаблением поста, так что грех их, возможно, и не был так уж велик.
Поначалу эти неожиданные перевоплощения пугали ее, особенно то - самое первое, в котором она встретила Ефима Матвеевича. Но вскоре Саша научилась контролировать эти моменты, и теперь путешествия вниз по генеалогическому древу стали приходиться на время cна. Ею овладел азарт - а что если Саше в этой дневной ее реальности удастся раскрыть преступление столетней давности, не поможет ли ее прабабка своему новоиспеченному супругу прославиться громким раскрытием дела? Но чем дальше она погружалась в историю этого процесса, тем безнадежнее казалась ей эта затея. Не найдя никаких триумфальных заявлений о раскрытии дела крымского убийцы, она все более склонялась к тому, что дело замяли, или оно так и повисло нераскрытым. Последовавшие вскоре война и революция надежно стерли все следы когда-то громкого уголовного дела. Когда людей убивают сотнями тысяч - кому какое дело до невинно осужденного за убийство несовершеннолетней проститутки? Поиски в архивах тоже ни к чему путному не привели - архивы суда какое-то время после революции 1917 года хранились в Ливадийском дворце и, судя по всему, были утеряны не то во время землетрясения 1927 года, когда часть построек пострадала, не то в 1922 году с приходом большевиков. Ей правда удалось выяснить, что семья ее прадеда проживала в Ливадии до 1919 года, а затем с волной белой эмиграции оказалась в итоге в Лондоне. В Ливадию же они переехали в 1913 по причине слабого здоровья новорожденной дочери, названной несколько неожиданно и вычурно - Дагмарой. “Светлая дева” - вот как толковалось это имя непонятного происхождения - не то славянского, не то германского. Как бы то ни было, но болезненный, беспокойный ребенок, возможно, спас жизнь главе семьи, который отличался монархистскими взглядами, коих не скрывал. Тем более странен был их союз с сионисткой Софи, но чего только в жизни не бывает! Прабабка, впрочем, с замужеством умерила свои гражданские амбиции и отныне и до смерти в 1941 году во время бомбежки занималась исключительно семьей. Но эту историю ей рассказали конечно же не старые газеты, а чудом сохранившиеся в домашнем архиве письма деда к своим детям. Писал он хорошим слогом, хотя и несколько старомодным. Судя по штампам на пожелтевших от времени конвертах, умирать он уехал всю в ту же горячо любимую им Ливадию, где по собственному признанию прошли самые счастливые годы его жизни. О том, что произошло между его возвращением в Россию в конце войны и 1956 годом, которым было датировано первое письмо, написанное 85-летним стариком, пребывавшем в полной ясности ума, история умалчивает. Но у Саши были подозрения, что судя по недомолвкам родных, сталинских лагерей он не избежал. Чем занимался дед в эмиграции и почему вернулся в советскую Россию - на этот вопрос у нее тоже ответа не было. По крайней мере пока. Трудно было бы себе представить, чтобы такой человек согласился добровольно сотрудничать с Советами, но кто знает - у всех есть свой мотив и свои обстоятельства.