Оказывается, по наводке какого-то ротного стукача-хохмача вояки пришли провернуть только нашу комнату. Во главе представительной делегации явился сам начальник оргстроевого отдела подполковник Расщепкин. Человек очень необычный, истеричностью манер немного напоминавший Гитлера, а глупостью высказываний-карикатуру на Козьму Пруткова. С ним пришли главы всех пяти семей. Запрудив шинелями и запахом сапог нашу узкую комнатку, вояки с удивлением рассматривали голый бетон стен курсантского жилища. Но Расщепкин знал, зачем пришел. Не снимая шинели, он нырнул под стол, и после минуты сопения выудил оттуда полиэтиленовый пакет с мукой.
– Вот он, героин! – торжественно заявил Расщепкин, потрясая перед лицом пораженных коллег кульком с сероватым порошком, – Курсантов, проживающих в этой комнате, ко мне!
Как заправский американский борец с наркомафией он засунул руку в пакет и, зацепив на кончик мизинца немного героина, тщательно облизал его. Героин подозрительно смахивал на низкосортную муку.
– Товарищ подполковник, – вытягивая шею, из коридора вмешался в раскрытие преступления дневальный, – они из муки хотели клейстер сварить, чтобы обои приклеить.
– Разобраться и наказать виновных, – Расщепкин сунул муку в руки преданно стоявшего позади майора Жулина.
Жулин в коридоре прошипел: "Уничтожить!" и кинул пакет дневальному. Что приказал уничтожить Жулин, дневальный не понял, то ли пищевой продукт, то ли наркотик, то ли всех свидетелей этого позорища.
Зато благодаря героину были спасены и телевизор, и картошка, и "Малютка", и еще многое, что могло бы порадовать сыщиков.
СКОВОРОДКА КАРТОШКИ ДЛЯ ВОРОБЬЯ.
Маленький и тоненький курсант по прозвищу Воробей вечно страдал от недоедания. Общественный жареный минтай он есть не мог, а пирожными "Картошка", слепленными из отходов кулинарного производства, особенно сыт не будешь. У Воробья было и еще одно прозвище "Киссэль" произошедшее от Воробей-Воробьянинов-Киса-Кисель и, наконец, Киссэль по версии ленинабадского Прошки, произносившего слова с очень блатным акцентом.
К тому времени нашу замечательную бетонную комнату занял старшина роты, соблазнившись, видимо, удобным самодельным гарнитуром и телевизором, а мы жили в бывшей Ленинской комнате с кумачовым плакатом на стене вместо ковра, и было нас там аж шестеро на десять квадратных метров.
В тесноте да не в обиде. Зато у нас под кроватями постоянно стояли ящики с продуктами, мы не ленились сходить в "Океан" за мороженой камбалой. Почти ежевечерне в комнате жарилась картошка с луком, тушенкой и чесноком. Одуряющие ароматы сквозь щели в двери разносились по коридору ротной общаги, заставляя призывно урчать желудки непричастных к пиршеству курсантов.
Воробей жил в комнате напротив. Как только первые молекулы картошки с мясом просачивались сквозь плотно закрытую дверь, он появлялся в коридоре и настойчиво начинал "конить":
– Пацаны, дайте поесть, я знаю, что вы там жарите картошку. Мне много не надо.
– Кисэль, нам лишний рот хуже пулемета. Нас шестеро, а сковородка одна. Иди, погуляй
– Парни, я умру от голода. Моя смерть будет на вашей совести!
– Ладно, Киса, заходи, но только быстро, чтобы хвостов за тобой не было.
– Хвосты рубим! – радостно восклицал Воробей, впархивая в гостеприимную комнату.
– Киса, – однажды спросил Женя, а сколько ты смог бы съесть жареной картошки за раз?
– На халяву, сковородку бы съел, – уверенно ответил Воробей.
– Давай спор, если съешь сковородку, будем тебя всегда кормить, если не сможешь, больше не просись. Годится?
Наивный Женя, глядя на тощего Воробья, не мог даже предположить насколько безразмерным окажется Воробьиный желудок.
Киса спор с радостью подхватил. Сел и у нас на глазах слопал всю нашу картошку, которую мы готовили на шестерых. Потом медленно встал, одновременно с последней отрыжкой выдавил из себя сиплое "Спасибо" и тихо вышел.
– Следующий раз на семерых придется готовить, – мрачно сказал я.
– Кто же мог такое представить? – развел руками Женя.
Киса столовался у нас по результатам спора еще пару раз. Потом перестал халявничать. То ли занят был, то ли нашел другой источник пропитания.
ВЕРТОЛЕТ И ЖЕНЩИНА НА СТЕНЕ.
Чтобы хоть как-то украсить унылое жилище, устроенное из разоренной Ленинской комнаты, я нарисовал пастелью на выкрашенной водоэмульсионкой стене улыбающееся лицо женщины. Получилось так себе, но остальные пятеро жителей идею превратить комнату в картинную галерею восприняли с восторгом и потребовали продолжения банкета. Ну, как откажешь друзьям? Тем более, что нарисованная на бетоне рыжеволосая дама с ярким макияжем смотрела весело и нежно, как бы сочувствуя скучному курсантскому быту, да еще в такой теснотище.
Даже подполковник Расщепкин, этот непримиримый борец с курсантским либидо, заявивший однажды по поводу эротических плакатов:
– Совсем опустились курсанты! В комнате на стену прилепили трех голых баб. Двух я отодрал! Третью не смог, пришлось звать дневального, – и тот ничего дурного с портретом на стене сделать был не в состоянии. Разве что ногтями отскрести.
Следующим шедевром был задуман большой вертолет Ми-8 в оранжевой "северной" раскраске. Друзья специально купили в канцтоварах несколько коробочек цветной пастели, и через пару дней картина на бетоне полтора на два была готова. Мощная машина зависла над низкими северными елками, готовясь к десантированию охотников и рыбаков на низкий берег в излучине спокойной речки.
Старшина роты хотел было побухтеть по поводу неуставного украшения, но за вертолет вступился Леха, сам бывший вертолетный техник, человек немолодой и уважаемый. Старшина отстал.
– Ну, ты как знал, так все точно изобразил! Вон тот холм точно там за излучиной и стоит. А на эту площадку мы вечно рыбаков возили, – восхищался Леха предвидением художника.
Елки и речку я нарисовал, как говорится, от фонаря, просто как фон, а вот срисованный с календарика вертолет мне и самому понравился. Первый раз удалось достичь такой фактуры рисунка, что при рассмотрении с двадцати сантиметров видно было только нагромождение разноцветных парафиновых пятен и точек на бетоне, а с расстояния два метра, дальше отойти не позволяли размеры выставочного зала, сразу, Ах! – возникало целостное изображение.
Когда через год мы очередной раз переехали в другую общагу, нашу бывшую комнату отремонтировали, а стены закрасили. Но вертолет и женщина оказались непотопляемы! Жирная пастель со временем просочилась сквозь слой свежей краски, напоминая новым жителям о нашем там пребывании.
Киса и Ося были тут!
НА ПЛЕНЭРЕ.
После выпуска Гордея руководить Подвалом стало некому. Подвальные художники по определению народ творческий и плохо управляемый, и только Гордею с его авторитетом, удавалось, исключительно методами убеждения и личного примера, подвигнуть курсантов на очередные свершения в честь и во имя. Замполит училища, как и многие замполиты того времени, человек весьма скользкий, пытался применить к художникам византийские хитрости. Однако все его потуги привели только к окончательному разобщению Подвала как коллектива. И тогда замполит решился на организацию шефской помощи подвальным свежими кадрами из города. На должность начальника пригласил профессионального художника-оформителя и взял на работу еще двух молоденьких девушек, умевших кое как возить кисточкой по ватману, стрелять глазками и втайне мечтавших, чтобы на них запал кто-нибудь из старшекурсников.
Мы, так сказать, коренные, от истоков, оказались как бы на вторых ролях, на подхвате у профессионалов. Естественно, трудовая дисциплина упала ниже всякого допустимого уровня, и в Подвал мы стали появляться, только если приспичит на кого-нибудь прогнуться. Но такое печальное положение дел оказалось не у всех. Один из подвинутых художников нашел себе регулярное утешение в объятиях принятой на работу художницы. Истины ради стоит сказать, что благополучно довести курсанта до ЗАГСа девушке не удалось. Серега любил ее пылко, но недолго.