Еще один роман стал намечаться у другой художницы с парнем, который в подвале работал на нетворческой должности, плотником. Доня страстно влюбился в художницу, но почему-то думал, что склонять ее к сожительству нужно, исключительно разговаривая на понятные художникам темы. Сам он про масло и акварель знал понаслышке, поэтому решил воспользоваться моей помощью, как почти профессионала.
Однажды его пассия, жеманясь, сказала, что завтра они с подругой поедут на пленэр и хотели бы пригласить своих новых друзей из Подвала. Доня воспрял духом – наконец-то девушки сами догадались, зачем они тут трутся среди бурсаков! Он, к несчастью, по-своему услышал и истолковал заморское слово. В качестве молодого организма для второй девушки он пригласил нашего общего товарища Олежку, а меня взял как переводчика с художнического на человеческий.
На следующий день, побритые и пахнущие одеколоном, в десять утра мы встретились с молодыми художницами в живописных ивовых зарослях у речки Илек. Доню немного удивило, что девушки пришли на пленэр с этюдниками. И совсем расстроило, что они разложили их, укрепили ватман и взялись за акварель.
Пока меня не просили объяснять, что такое пленэр, колонок и перспектива, я присел на солнышко возле берега и стал бросать в воду щепки, наблюдая за плавным течением Илека и думая о быстротечности жизни. Ребята безуспешно поприставали к художницам и взялись забавляться на свежем воздухе сами. Доня с Олежкой бегали друг за другом, что-то острили и всячески изображали огромное удовольствие от пребывания на пленэре. Мне первому надоела такая бестолковая оргия, и я сказал, что они могут оставаться, а я пойду. Мне показалось, что девушки никак не могут раскрепоститься из-за нечетного количества соискателей нежности. Но, оказывается, надоело не только мне. Доня и Олежка вспомнили о не законченных лабораторках, а девушки, как оказалось, уже давно накидали необходимое количество этюдов. Мы дружно вышли из кустов и направились на остановку.
Сидя в Подвале, Доня с недоумением вспоминал наш поход в кусты, называя его не иначе как блянэр. А мне казалось, что мы просто не поняли друг друга. Возможно, молодым художницам хотелось романтики, завтрака на траве, беседы о возвышенном, а тут пришли организмы, переполненные гормонами, и все испортили.
МОЙ КОСТЕР.
Экзамен по теоретической механике, как гора с плеч, сброшен на свалку истории. Набрав в магазине за забором спиртного, мы своей комнатой решили отметить событие с достойным размахом. На столе у нас были виски, вино и водка, что на четырех человек не так уж и мало. В качестве закуски предлагался грильяж не в шоколаде и пирожные «Картошка». К сожалению, на радостях забыли про посуду, и пришлось по очереди пить из вымытой мыльницы. Но трудности только сближают.
Когда говорить тосты оказалось уже не под что, пришло ощущение, что пора освежиться. Захватив гитару, с хорошим настроением и глупыми веселыми лицами мы гуськом направились на улицу. Хотелось любить прекрасный мир и всех людей в нем. По недоразумению, не все люди в мире разделяли наши пацифистские взгляды. В коридоре друг напротив друга стояли два взвода как две готовые к битве рати, а старшины взводов, один из которых был наш, упражнялись в красноречии, обвиняя друг друга в измене интересам рядового курсанта. Делили обиды и валили друг на друга ответственность за плохую организацию сдачи все того же теормеха. В разгар словесной битвы между ними появились пьяненькие мы. Курсанты, о чьих интересах с таким жаром пеклись старшины, остолбенело уставились на нас.
– А что это вы не здесь?
– А, мы были… там…
Вопросов больше не было, и мы мирно проследовали к выходу. После нашего дефиле противостояние распалось. Своим примером мы наглядно показали, как надо блюсти интересы.
В нетрезвом виде форсировать высокий бетонный забор не просто. Но ради вожделенной свободы самовыражения чего не преодолеешь! Наконец серая преграда растаяла позади в быстро сгущающихся сумерках. Шли долго, стараясь унести свою радость подальше от опасного училища. Наконец решили – Все! Здесь!
Развели костерок и устроили веселье с песнями и плясками вокруг огня.
Выплеснув в огонь остатки адреналина, уже под звездами вернулись домой. Усталые и счастливые улеглись спать.
Утром в Подвал после сдачи экзамена зашел Серега, который добросовестно учил предмет и сдавал его своими силами.
– Как?
– Четыре!
– Поздравляем!
– Пойду высплюсь, а то вчера пол ночи какие-то идиоты нажрались и прямо под забором устроили скачки вокруг костра под пьяные вопли. Ни учить, ни спать не дали. Уроды!
Я не стал признаваться, что был одним из веселых уродов, но очень удивился тому, что мы скакали под забором. Наверно в темноте мы описали по степи круг и решили остановиться как раз возле исходной точки.
На наше счастье, дежурный офицер, не ожидая такой наглости от курсантов, принял нас за местных алкашей и тоже трогать не стал.
БОЛЬ И ОПУХОЛЬ.
Курсант Шарагин, самостоятельный взрослый женатый мужчина был большой любитель побегать на лыжах и коньках. Чтобы утолять свою страсть легко и законно, а также иметь возможность хоть ненадолго свалить из осточертевшей курсантской общаги, он записался в клуб спортивного туризма. Команда училища с его приходом обрела вожака и заводилу, показатели полезли вверх, появились первые призы и грамоты за достижения на ниве покорения Казахстанских пространств.
Однажды Серега уехал с командой в Северный Казахстан на соревнования по зимнему ориентированию. Команда добросовестно завоевала привычное уже призовое место и вернулась в Актюбинск для продолжения учебы в летном училище. Приехали все, кроме капитана. Серега в общагу лавровый венок не принес.
Появился он неделю спустя, когда подвиг первопроходцев заснеженной степи уже начал забываться.
– Что случилось? – интересовались не посвященные в тайну курсанты.
– Жена не пускала, пользовалась результатами победы, – отшучивался герой.
– Суп с лаврушкой варила, что ли?
– Я на заключительной гонке конец отморозил, – разводил руками Серега. – Он распух. Едва домой с такой болью доехал. Жена попросила врача боль снять, а опухоль оставить. Вот, пока опухоль не спала, она и пользовалась, не отпускала в училище.
СТЕНА ЗВЕЗД.
На самом верху учебного корпуса, в комнатах, в которые надо подниматься по необтоптанной, пахнущей строительной пылью лестнице, расположились эфирные небожители – коротковолновики. Запрудили помещения стеллажами, проводами, станциями. Написали на дверях грозное – "Вход только по особому разрешению!" Не всякий военный был готов преодолеть все барьеры, чтобы прищучить отщепенцев.
Пользуясь такой относительной безопасностью, радисты оставили одну маленькую закрытую комнату без окон свободной от оборудования. Проектировщики, возможно, планировали разместить здесь небольшой склад какой-нибудь лаборатории, но в радиостанции склад не понадобился. Комнатка была приспособлена для отдыха после эфирных бдений. Поставили туда кровать, застелили по-солдатски просто. Матрац, подушка, одеяло.
Поначалу там просто досыпали недоспанное в казарме, обычно называя ротному старшине этот процесс "дежурством по радиостанции". Но со временем комнате нашли более интересное применение. Сюда стали приводить девушек с дискотеки. Романтически настроенные особы, волнуясь и хихикая, шли по полутемным коридорам ночного учебного корпуса в дальний его угол на шестой этаж. Радисты принципиально не устраивали оргий и приводили всегда только по одной девушке за вечер.
Если посещение удавалось, на стене над кроватью трафаретом ставили синюю звезду, если же приглашенная приходила, чтобы расстаться со своей девственностью, на стене печатали красную звезду.
Очень скоро звезд на стене стало больше, чем было на борту истребителя Покрышкина. Не исключено, что девушки специально шли в ночную радиостанцию, чтобы оставить память о себе на «Стене звезд».