– Что это Квант подвальных уважать перестал?
– Да плевать на его физику. Нужна она… – махнул рукой пострадавший.
– Не в тройке дело. Принцип дороже. Подвальные никогда оценок ниже пятерки не имели. – Пойдем, поговорим с Петей, – позвал Гордей, старший в художке, – надо призвать его к порядку.
Курсанты поднялись на второй этаж. Гордей смело вошел в экзаменационный кабинет на переговоры.
– Давай зачетку, – высунулся он в дверь минут пять спустя, – Петя просто ошибся в написании оценки.
Зачетка вернулась к хозяину в исправленном состоянии.
– Пришлось подписаться за тебя. Пообещал ему портрет его дочери маслом сделать. Так что за тобой должо-о-о-к, – по-кащейски подвел итог переговоров Гордей.
Отрабатывая обещание, Гордей с фотографии маслом написал портрет малолетней больной девочки. Петина дочь страдала чем-то психическим. На съемке ребенок гримасничал и фотограф не сумел поймать момент, когда маленькое личико окажется спокойным и симпатичным. Писать портрет было чрезвычайно сложно. Любой художник непроизвольно стремится приукрасить предмет, сделать его интересным и привлекательным. Если отталкивающее лицо сделать здоровым и улыбающимся, пропадала схожесть, если нарисовать как есть, смотреть на портрет было неприятно.
Гордей мучился в художке, соскребая и выписывая вновь левый глаз ребенка, когда неожиданно вошел Квант.
– Петр Петрович, глаз не смотрит. Уже два часа над ним бьюсь, – пожаловался Гордей.
– Не смотрит, говоришь? – Петя задумался на мгновение, – А ты его закрась совсем. Пусть внутрь смотрит!
Гордей все-таки довел дело до конца. Девочка на портрете выглядела куда как более здоровой, чем была в жизни.
Несостоявшийся троечник, а ныне отличник по физике в следующем семестре понял, что портреты жен и детей являются универсальной валютой, за которую можно купить пятерки по любым неинтересным и бесполезным, с точки зрения пилота, предметам. Понял и успешно пользовался своим знанием.
ПОРТРЕТ ЖЕНЫ МАТЕМАТИКА.
Второй семестр подходил к концу. Удалось установить дружеские отношения с Петей Квантом и перестать переживать за исход экзамена по физике. Только в самом начале дружба имела коммерческий оттенок – ты мне портреты, я тебе пятерки. Затем за разговорами об импрессионизме, сюрреализме и других подобных изысках обнаружились общие интересы и пристрастия. Вскоре последовало Петино приглашение посетить его скромное жилище. Петр оказался куда большим любителем и ценителем живописи, чем я. За неимением в провинциальном Актюбинске сколько-нибудь значимой картинной галереи, Петр занялся утолением своей страсти, собирая книги по изобразительному искусству, альбомы с репродукциями. В итоге у него оказался целый книжный шкаф, посвященный живописной тематике. Широким жестом он предложил свободно пользоваться библиотекой, при единственном условии, что книги останутся в хорошем состоянии. Разговор про пятерки отошел на самый задний план, как нечто совсем несущественное в отношениях мецената и бедного художника.
Вершиной творческого сотрудничества стал портрет жены Петра. Петр долго извинялся за заказ, так как ему казалось, что он отвлекает меня от учебы своими капризами. На самом деле, я взялся за работу с интересом и удовольствием. Единственное неудобство было в том, что живьем его жены я никогда не видел, а на фотографии, что он мне дал для образца, молодая симпатичная женщина была одета в летную форму выпускницы авиационного ВУЗа и выражение ее лица прекрасно подходило для Доски Почета, но никак не для портрета. Пришлось применить фокус Леонардо и сделать жене Пети этакую полуулыбку, которая оживила портрет, но не изменила похожести лица. Вместо скучного пиджака с погонами удачно получилось одеть свою заочную модель в легкомысленное розовое платье с рюшечками. В итоге женщина стала похожа на женщину, а не на работника Аэрофлота.
Работа над портретом подходила к концу, он стоял на полке подальше от возможных случайных прикасаний и высыхал после обработки пихтовым лаком. Окна из полуподвального помещения «Подвала» были открыты. Из вечерней степи ветер приносил запахи свежей земли и молодой травы.
– Давай узнаем, готова или нет? – послышались голоса с улицы.
Я повернулся и увидел в окне согнувшихся Петра Петровича и преподавателя математики молодого Серика Серсенбаевича.
– Почти готов. Только лак высохнет и можно в рамку, – я снял портрет с полки и понес показывать заказчику.
– Ты смотри, вот оно чутье настоящего мастера! Ведь именно в этом платье она была одета, когда мы в ЗАГСе расписывались!
Так. Я уже до мастера дорос. Еще пара портретов и в гении выбьюсь.
– Мне бы тоже такой портрет! – мечтательно протянул Серик, – Жаль только, ваша рота уже сдала экзамены по математике. Кстати, у тебя сколько?
– Четыре.
– А пять не хочешь?
– Я не против, но времени уже нет, да и четверка меня вполне устраивает.
– Жаль. Все равно, ты заходи на кафедру, если что.
– Спасибо.
Математику портрет его жены я так и не написал. А жаль. Возможно, он нашел бы более подходящую фотографию или просто пригласил бы ее попозировать в Подвале. Глядишь, получился бы шедевр, за который не стыдно было бы перед благодарными потомками.
ПЛАТОЧЕК В ШИРИНКУ.
По училищу ходила байка про курсанта, который ехал в троллейбусе. Одет был курсант в форменный костюм и белую рубашку. Сидел возле прохода, никого не трогал и смотрел в окно.
На остановке в троллейбус вошла девушка, встала прямо напротив курсанта и хотела что-то поправить в макияже, для чего достала из сумочки белый платочек. Троллейбус качнуло, девушка ухватилась за поручень и случайно выронила платочек. Белый платочек упал прямо на ширинку форменных брюк курсанта. Девушка хотела было попросить платочек обратно, но тут курсант повернул голову и, очевидно боковым зрением, заметил что-то белое на ширинке.
Курсант покраснел, решив, что он, застегивая ширинку, оставил снаружи клочок полы белой рубашки и в таком виде едет в общественном транспорте, да еще эта девушка стоит над ним! Глядя в сторону, курсант, как ему казалось, незаметно расстегнул ширинку и быстренько засунул платочек внутрь.
Девушка, опешившая от такого отношения к ее платочку, не знала, что и подумать. То ли курсант таким образом выразил свое восхищение ею, то ли это было завуалированное приглашение к сексу, то ли этот сексуальный маньяк-фетишист приобщил ее бедный платочек к своей жуткой коллекции.
Решить, какая же из версий верна, девушка не успела. Курсант вышел на ближайшей остановке. Его любимая, на свидание с которой он ехал, очень удивилась, обнаружив в его брюках чужой надушенный белый платочек, про который обладатель брюк ничего вразумительного объяснить не мог.
ЗА СТО ШАГОВ.
За какое минимальное время можно съесть стограммовую плитку шоколада? Кто-то решит, что проглотит плитку за пять секунд, кто-то нерешительно пожмет плечами, а кто-то вообще шоколад не любит.
Среди курсантов появился новый прикол, спорить на плитку шоколада, что невозможно съесть плитку за сто шагов спокойной ходьбы. Прелесть спора заключалась в том, что в нем не было проигравших. Если спорящий, судорожно глотая острые куски шоколада, успевал к сотому шагу проглотить все сто грамм и предоставить пустой рот на инспекцию, то получал еще плитку, есть которую был не в состоянии и шоколад делился между проспорившим и зрителями. В девяти случаях из десяти шоколад не съедался и обожравшийся шоколадом проспоривший покупал и отдавал выигравшему компенсацию в виде такой же плитки. И снова она шла поровну зрителям и победителю.
Демократия в действии!
КАК НЕ ПОМОРОЗИТЬ САМОЕ ДОРОГОЕ.
Однажды зимой я возвращался в родное училище из увольнения. Идти пришлось по открытому пространству с километр. В Актюбинске природа устроена так, что куда бы ты ни шел, ветер всегда дует тебе в лицо. Нечего и говорить, что в тот вечер пронизывающий курсантское пальтишко ветер с ненавистью старался выдуть из меня последние капли тепла. Больше всего подводили распахивающиеся полы пальто, позволявшие злой поземке сечь низ организма совершенно безнаказанно. Ноги в тонких брючках начали коченеть. Но наиболее ощутимо доставалось самому драгоценному. Очень скоро оно начало болеть. Не доходя пятисот метров до спасительных дверей, я понял, что если ничего радикального не предприму, то останусь навсегда одиноким, и на закате жизни у моего скорбного одра не будут безутешно рыдать многочисленные потомки.