Здесь кто-то еще… кто-то хочет испор…
Бут повернулся вокруг, готовый отразить атаку с любой стороны, в любой момент. Его клыки обнажены, зрачки, во все глаза, расширились, словно бусины из черного мрамора. Он был готов ко всему…
Но ничего не было. Только дым, пламя и тени.
Что здесь происходит. Почему я не чувствовал его, пока…
— Потому что ты слаб…
Бут повернулся на голос.
Генри Стерджес шагнул из темного угла.
— …и много думаешь.
Он пришел убить меня…
Внезапно, Бут все понял. Видимо, незнакомец хотел, чтобы он понял — заставил его понять.
— Ты забираешь мою вечную жизнь! — Бут сделал шаг назад, когда Генри подошел вплотную.
— УБЬЕШЬ МЕНЯ КАК СМЕРТНОГО!
Генри не ответил. Время слов закончилось. Клыки спрятались, глаза стали прежними.
Это последние секунды моей жизни.
Бут не смог удержаться от улыбки.
Старая цыганка была права…
Джона Уилкса Бута ждал страшный конец.
14. Дом
У меня есть мечта, что однажды в нашей стране все же воплотится и станет основополагающим принцип, который провозглашен ее главным девизом: «Само собой разумеющаяся истина: все люди созданы равными».
Д- р Мартин Лютер Кинг-мл.
28 августа 1963
Авраам Линкольн видел сон.
Он смотрел на свою жертву, человека, находившегося внизу, среди толпы; смотрел, как человек уверенно руководил ими. Выбирая. Глядя на них, словно бог. Усмехаясь; наслаждаясь их беспомощностью. Но это ты, подумал он. Это ты беспомощен.
Еще мгновение. Еще мгновение, и это случится. Несколько отработанных движений. Каждый жест точен. До совершенства. Еще мгновение, после которого будет лишь сила, быстрота, смятение. Он посмотрит в черноту этих глаз и увидит, как жизнь покидает их навсегда. А потом все кончится. На этот раз.
Ему снова было двадцать пять, он был силен. Он был так силен. Все, что он перенес — все сомнения и утраты — все ради этого. Они — огонь в его груди. Они — его сила. Они — это она. Именно в это мгновение он вспомнил одну молитву. Прежде, чем все взвоет. Прежде, чем начнутся разговоры и польется кровь. Он не очень любил молиться, но эта ему нравилась:
Если мои враги стремительны — сделай меня быстрее. Если они сильны, Господь, дай мне сил увидеть их смерть. Ибо я чист. Я — справедлив. Я на стороне света.
Лезвие топора отточено до блеска. Если взмахну им как следует, то разрежу воздух. За долгие годы рукоять идеально ложилась под мощные пальцы. Каждая трещина знакома. Трудно понять, где кончается рука и начинается топор. Невозможно понять, как много…
Сейчас.
Он прыгнул с крыши и навис над своей жертвой. Тварь посмотрела вверх. Глаза почернели — от века до века. Голодные, гнутые вышли клыки. Он метнул топор со всей силы, которой владел, почувствовал, как рукоять отходит от руки, его тело все еще летит над землей. Одновременно он почувствовал взгляд одного из людей, в стороне, на периферии зрения. Лицо беспомощного человека, испуганного, не понимающего. Не понимающего, что сейчас спасают его жизнь. Я делаю это не для тебя, подумал он. Я делаю это ради нее. Он видел, как его верное орудие, вращаясь, рассекает воздух… металл-дерево, металл-дерево, металл-дерево. Он знал. В то мгновение, когда бросил его, он уже знал, что лезвие найдет свою цель. Знал звук, который последует, когда оно пройдет сквозь череп ложного бога, разрубит пополам самодовольную улыбку… разобьет мозги… закончит еще одну вечную жизнь. Он знал, потому что именно это была его цель.
Именно это всегда была его цель.
xxxxxxx
Эйб проснулся в Белом Доме, в собственном кабинете.
Он оделся и сел у маленького столика возле окна, выходящего на Южную Лужайку. Поздний август, начиналось прекрасное утро.
Хорошо снова оказаться в Вашингтоне. Записывая эти слова, испытываю странное чувство, но это, полагаю, объясняется волнением от начала столь знаменательного дня. Похоже, он изменит историю. Я лишь уповаю на то, что он запомнится лишь как день победы разума, но не торжества насилия, как многие предполагают (а иные — надеются). Еще нет и восьми, а я уже вижу толпы людей, идущих через Эллипс к Монументу Вашингтона. Сколько же их? Кто выступит, и как они воспримут его речь? Это мы узнаем через несколько часов. Мне бы хотелось, чтобы для этого выбрали другое место. Признаюсь, я испытываю неловкость, что мне придется стоять рядом с этой штуковиной. Также меня удивляет, что я счел совершенно нормальным проснуться в собственном кабинете. Но это правильно. Здесь, в этом кабинете, я создал то, что сделало этот день возможным. И еще, нужно не забыть поблагодарить президента Кеннеди за приглашение.
II
Утром 21 апреля 1865 года траурный поезд Авраама Линкольна вышел из Вашингтона и начал свой путь домой, в Спрингфилд.
В восемь ноль пять многотысячная толпа на Железнодорожном Вокзале Дороги «Балтимор-Огайо» провожала «Линкольн Особого Назначения», состоящий из девяти вагонов, оформленных ритуальными венками, с портретом покойного президента с фронтальной стороны, на паровой трубе. Мужчины плакали, сжимая в руках свои шляпы; женщины склоняли головы. Солдаты, многие из которых сбежали проводить поезд из госпиталя Святой Елизаветы, стояли навытяжку, отдавая честь покойному главнокомандующему.
Вместе с Эйбом ехали двое его сыновей: Роберт, двадцать один год, армейский капитан; и Вилли, чей гроб вынесли из временного склепа и поставили рядом с гробом отца. Тэд остался в Вашингтоне вместе с Мэри, которая была еще не в состоянии покинуть Белый Дом. Тринадцать дней, около тысячи семисот миль пути по Северу с остановками в назначенных городах. Филадельфия, триста тысяч человек образовали серьезную давку, чтобы посмотреть на тело убитого президента. Нью-Йорк, пятьсот тысяч человек выстроились в очередь — проститься с Эйбом — и тогда, еще шестилетний, Теодор Рузвельт навсегда запомнит небывалое столпотворение. Чикаго, несколько сотен тысяч собрались у постамента с выгравированной надписью «ВЕРНЫЙ ДОЛГУ МУЧЕННИК СПРАВЕДЛИВОСТИ».
В общей сложности двенадцать миллионов человек выходили к путям, чтобы проводить траурный поезд, и более миллиона подошли проститься к открытому гробу.
xxxxxxx
4 мая 1865 года, в четверг, среди моря черных зонтов, что защищали скорбящих от солнца, гроб Эйба, запечатанный до скончания времен, был доставлен в катафалке, запряженном шестеркой белых коней, на кладбище Оак-Ридж.
Когда епископ Мэттью Симпсон читал элегию «Спаситель Нации», один из скорбящих, примечательно бледный, печально смотрел вперед из-за темных очков, рука в перчатке держала черный зонт. Хотя в его глазах и не было слез, он чувствовал утрату Авраама Линкольна гораздо глубже остальных, собравшихся сегодня в Спрингфилде.
Генри остался неподалеку, когда уже закрыли двери кладбищенского морга (где Эйб и Вилли покоились, пока не был построен склеп), когда солнце давно село, толпа рассеялась, а у входа заступила первая смена караула, что будет около его друга последующие сорок лет. Почетный караул у тела человека, который спас страну от порабощения и осветил тьму. Он оставался здесь большую часть ночи, то в тихом созерцании, то читая надписи на маленьких клочках бумаги, которые люди оставляли у входа вместе с цветами и ритуальными подношениями. Одна из них показалась ему особенно точной.
Я враг тиранам, друг своей отчизне{61} (пер. М. Зельдович).
xxxxxxx
В 1871 году Тэд Линкольн, живущий вместе с матерью в Чикаго, заболел туберкулезом. Он умер 15 июля в возрасте восемнадцати лет. Его тело было доставлено в Спрингфилд и похоронено в склепе отца, рядом с братьями Вилли и Эдди. На этот раз в траурном поезде ехал только Роберт, Мэри находилась на грани безумия и не могла присутствовать.