Однако плохая акустика иногда выручала. Как замечала в письме домой жена конгрессмена Хорсфорда, «шум и беспорядок в палате представителей утомляют. Я никогда не видела, чтобы так гудели даже школьники, выбегающие на перемену, — будто сотни пчелиных роёв одновременно».
Похоже, именно в таком шуме прошло первое выступление Линкольна перед Конгрессом. Повод сам по себе был незначительным, но зато сразу излечил начинающего конгрессмена от какой бы то ни было робости. «Выступать здесь всё равно что выступать где-либо ещё, — сообщал Линкольн Херндону. — Меня это напугало не больше, чем обычная речь в суде»{165}.
После первого опыта Линкольн был готов к решительной попытке заговорить о серьёзных вопросах государственной политики. Тогда, на рубеже 1847–1848 годов, большинство этих вопросов было связано с мексиканской войной. Как Клей и большинство вигов, Линкольн считал, что президент-демократ намеренно втянул в неё страну, и поэтому война носит несправедливый, агрессивный характер. И хотя в мае 1846 года президент Полк объяснял своё решение тем, что мексиканское правительство «напало первым, пролило кровь наших сограждан на нашей собственной земле», Линкольн взялся оспорить это утверждение. Ещё 22 декабря он предложил, чтобы Полк предъявил Конгрессу конкретные факты, на основании которых было бы понятно, «где находится та пядь земли, на которой пролилась первая кровь наших сограждан, и является ли эта пядь нашей или не нашей землёй»{166}. К голосу Линкольна стали присоединяться голоса других вигов-конгрессменов. 3 января 1848 года 85 из них голосовали за резолюцию, провозглашавшую, что президент Соединённых Штатов начал войну «без необходимости и неконституционно». Вскоре Линкольн выступил с тщательно подготовленной 45-минутной речью (а в те времена все речи произносились без бумажки). Он вновь требовал, чтобы президент «обстоятельно, честно и открыто» обосновал — «фактами, а не аргументами» — своё решение открыть военные действия против соседей.
Вопрос о поводе к войне остаётся запутанным до сих пор. Столкновение с Мексикой действительно началось с нападения мексиканских войск на американский патруль, в результате которого 16 американских драгунов погибли (иногда говорят об одиннадцати убитых{167}), несколько десятков были взяты в плен. Однако правительство Мексики уверяло, что заслуженно наказало вторгшихся в её пределы агрессоров, в то время как официальный Вашингтон утверждал, что американские войска находились на своей земле. Окроплённая первой кровью «пядь» лежала на спорной территории между реками Рио-Гранде и Нуэсес. Каждая из стран считала эту территорию своей. Как замечал по поводу конфликта Линкольн, это напоминало ему слова одного иллинойсского фермера, уверявшего: «Я вовсе не жаден до чужой земли. Я только всегда хочу ту, которая рядом с моей»{168}.
«Если президент сможет доказать, что та земля, на которой пролилась кровь, наша, — восклицал с трибуны Конгресса Линкольн, — я целиком и полностью буду на его стороне! Я отзову свой голос за осуждающую его резолюцию». Но если он не захочет или не сможет дать достойный ответ, это будет свидетельствовать, что сам президент осознаёт свою неправоту, «чувствует, как кровь этой войны, будто кровь Авеля, громко обвиняет его прямо с небес»{169}.
Казалось бы, после таких громких патетических заявлений Линкольн обеспечил себе место в истории Конгресса. Однако реакция общества не соответствовала ни его ожиданиям, ни затраченным на выступления энергии и красноречию. Президент не обратил на филиппики Линкольна никакого внимания. Ни в его речах, ни в довольно обширных дневниках, ни в переписке имя конгрессмена из Иллинойса не упоминается, большинство политиков рассудили, что это искреннее выступление было лишь частью общей линии вигов на дискредитацию демократов в год президентских выборов. Главное же — война была практически выиграна, американские патрули уже шагали по улицам Мехико и патриотические восторги заглушали попытки размышлять о причинах весьма масштабного по американским меркам кровопролития. Через шесть недель после речи Линкольна был подписан мирный договор, но которому Мексика лишалась почти половины своей территории, а США прирастали владениями (в том числе золотоносной Калифорнией), превышающими общую площадь Германии, Франции и Испании. Исполнительная власть удачно выдержала паузу, а вот соперники-демократы использовали идущее против общественного мнения выступление в полной мере.