— Глупец! Подстегни лошадей да поднажми плечом, тогда и Геракл тебе поможет.
Мораль: пожелания ленивых не приносят им помощи. Если же ты хочешь рассчитывать на Божью помощь в нужное время, не только моли о ней, но и делай всё, что можешь сделать сам!»
К семи годам Эйб выучился читать и немного писать. На какое-то время мальчик пристрастился к начертанию букв: он получал удовольствие от самого процесса вырисовывания этих волшебных говорящих знаков на снегу, на песке, прутиком на придорожной пыли и на стене угольком{4}.
Однако второй период обучения оказался ещё короче первого. К концу 1816 года Томас Линкольн решил отправиться из Кентукки на северо-запад, за реку Огайо, в только что образованный штат Индиана. После войны 1812 года индейцы (воевавшие против американцев на стороне англичан) отказались от претензий на южные территории Индианы, и туда двинулись самые энергичные переселенцы.
Помимо тяги к перемене мест, у Томаса были и вполне прагматичные причины для нового переселения. Главной из них была утомительная череда споров из-за границ земельных владений, усиливавшихся по мере того, как каждый год на Запад прибывали десятки тысяч новых жителей. Тогда говорили: «Кто покупает в Кентукки землю — приобретает в придачу судебную тяжбу»{5}. Несовершенное землеустройство в штате основывалось на старой традиции приблизительного описания владений. Частные лица и компании покупали бывшие земли индейцев и стремились поскорее перепродать их с выгодой. Проверкой границ участков заниматься было некогда. В результате, казалось бы, законно приобретённые участки либо залезали на земли соседей, либо оказывались обременены долгами прежних владельцев. Не избежал споров из-за земли и Томас Линкольн: все три его фермы так или иначе оказались предметами разбирательств.
А вот в Индиане, в отличие от Кентукки, земля была описана государственными землемерами и считалась собственностью правительства США, которое охотно продавало её переселенцам по скромной цене в два-три доллара за акр.
В пропагандистских биографиях Линкольна позже упоминалась ещё одна причина переезда — существование в Кентукки рабовладения. Однако сам Линкольн никогда о такой причине не упоминал, да и родственники считали, что этот вопрос не заботил Томаса в то время: рабов во всей округе было крайне мало{6}. Тем не менее действительно в Индиане, в отличие от Кентукки, рабовладение было запрещено. Пересекая пограничную реку Огайо, Линкольны покидали рабовладельческий Юг и оказывались на территории свободного Севера.
После переправы их путь лежал через густые заросли нетронутого леса: 16 миль они пробирались сквозь чащу, и Томас всё время шёл впереди, прокладывая дорогу с помощью топора. Чтобы прошёл фургон, ему приходилось расчищать густой подлесок, прорубаться сквозь заросли дикого винограда и порой даже валить деревья.
Индиана того времени, заметил один из путешественников, это «леса, леса, леса, насколько видит глаз». Другой вторил: «Если с какого-нибудь высокого каменистого холма вы попытаетесь как можно шире оглядеть округу, вы всё равно ничего не увидите, кроме густых лесов»{7}. Леса в 1816 году ещё были полны всевозможной живности. С одной стороны, это облегчало переселенцам жизнь: охота была значительным подспорьем, особенно в первые годы, пока шла расчистка леса под поля. С другой стороны, фермерские семьи были вынуждены жить в постоянном беспокойстве. В памяти Авраама отложились пугающие пронзительные крики пантер по ночам, заунывный волчий вой, даже рёв медведей, приходивших поохотиться на фермерских свиней. Чтобы превратить уголок дикой природы в поселение с домашним названием Голубиный ручей, всей семье пришлось работать не покладая рук.
Сам Авраам вспоминал, что, хотя ему было всего восемь лет, он уже был достаточно крупным ребёнком, и отец впервые вложил в его руки топор. С этого момента и вплоть до 23-летнего возраста Эйб не расставался с этим инструментом — разве что на время пахоты и уборки урожая{8}. Главным делом с первого дня стало расчищать лес под пашню (подсечно-огневое земледелие). Однажды топор соскочил — и на левой руке остался шрам на всю жизнь. В другой раз старая, ленивая и с виду безобидная кобыла лягнула Эйба прямо в голову — слава богу, она не была подкована, и мальчик «только» потерял сознание. Как-то он чуть не утонул; его чудом вытащил приятель, сам не умевший плавать. К счастью, серьёзные детские болезни миновали Эйба. Но однажды смертельная эпидемия прошла совсем близко от него, оставив след уже не на теле — в душе.