Мэри была строже к детям, но гордилась ими не меньше. В 1853 году она хвалилась Робертом: «Наш старший в десять лет учит латинский и греческий!»{227} Линкольн, памятуя о своём детстве, стремился дать Бобу лучшее в Спрингфилде образование; он планировал отправить сына в знаменитый Гарвард. Младших же представляли гостям на сравнительно частых вечеринках с особой торжественностью: наряжали, а потом выводили к «публике», демонстрируя, как славно они умеют петь, танцевать, читать стихи… Потом мальчишки с удовольствием носились по пёстрому ковру гостиной, в которой в обычные дни матушка играть не разрешала{228}. Когда же Тада и Вилли уводили, Мэри долго и неустанно их расхваливала, утомляя гостей и испытывая терпение Авраама, — к счастью, в этом вопросе безграничное.
Терпение, готовность к взаимным уступкам — важный секрет прочного супружества. В 1850-х годах Линкольну приходилось непросто: потрясения, пережитые Мэри после смерти отца и сына, сильно повлияли на её душевное состояние. Склонность к переживаниям вдруг стала прорываться страхами и фобиями: миссис Линкольн вскрикивала по ночам от кошмаров, боялась неожиданного пожара или проникновения в дом какого-нибудь незнакомца. Взрывы её чрезмерной эмоциональности могли закончиться резкой депрессией или изматывающей истерикой. Через слуг и соседей распространились и осели в книгах рассказы вроде таких: однажды Мэри, рассерженная, что муж не реагирует на просьбы подбросить в камин дров, сунула полено ему под нос, да так резко, что разбила нос до крови; в другой раз супруга якобы погналась за Авраамом с кухонным ножом через палисадник на улицу, и только там, устыдившись соседей, мистер Линкольн подхватил свою миссис на руки и занёс обратно в дом со словами: «Чёрт возьми, сиди дома и не позорь нас перед всем светом!» Ещё как-то раз, пока Линкольн был в лавке, Мэри впала в неистовство и пару раз огрела рукояткой швабры его друга Якоба Таггерта, решившего попенять ей на неподобающее поведение. Якоб тут же отправился к Аврааму с требованиями извиниться за жену и как-то повлиять на неё. Линкольн же отвечал «спокойно, вежливо, очень дружелюбно, с примесью досады и печали: „Дружище Тайгер (то есть „тигр“ — так Линкольн прозвал друга по созвучию с фамилией. — Д. О.), может, во имя нашей дружбы ты стерпишь эту несправедливость, причинённую тебе потерявшей голову женщиной, ибо мне приходится терпеть такое без всяких жалоб и причитаний уже пятнадцать лет“»{229}.
На основании подобных «свидетельских показаний» друг и коллега Линкольна Херндон заложил в своём жизнеописании президента традицию негативного восприятия Мэри, оценив их брак как трудный и даже неудачный («Ему было нелегко нести такое тяжёлое бремя, и он нёс его с печалью, но без ропота»{230}). Однако многие более поздние исследователи считают такое восприятие Херндоном миссис Линкольн следствием их извечной взаимной неприязни: Херндону раз и навсегда было отказано от дома Линкольнов, и он делал все выводы, основываясь на наблюдениях исключительно «снаружи». Совершенно по-другому звучат отклики родственников, знавших семью «изнутри» и критически воспринимавших выводы Херндона. Сестра Мэри, Фрэнсис Уоллес, негодовала: «Не понимаю, почему люди берутся объявлять домашнюю жизнь Линкольна несчастной; лично я никогда не видела ничего, чтобы дало бы мне повод думать, что они несчастны. Он был привязан к своему дому, а для миссис Линкольн был буквально всем, она боготворила его, была целиком предана ему и детям. И он был для неё всем, чем должен быть муж»{231}.
«Они понимали друг друга с полуслова, — свидетельствовала сестра Мэри, Эмили, а она не только тесно общалась с Линкольнами, но и прожила в их доме зиму 1854/55 года накануне замужества{232}. — Мистер Линкольн умел смотреть поверх импульсивных слов и поступков, он знал, что жена предана ему и его интересам. Жили они спокойно, неброско. Мэри любила читать и сильно интересовалась политическими взглядами и стремлениями мужа. Она гордилась домом, сама шила на себя и на детей. Она была жизнерадостным человеком и интересным собеседником, была в курсе всех событий. Автор этих строк наблюдала мистера и миссис Линкольн на протяжении шести месяцев, изо дня в день, и не видела ничего, что бы говорило о их „несчастливой“ семейной жизни»{233}.
Более взвешенно и сдержанно мнение Джеймса Гурли, сапожника, ближайшего соседа Линкольнов: «Я прожил с ними дверь в дверь 19 лет, хорошо знал и его, и всю семью. Бывало, он приходил ко мне за молоком: в шлёпанцах и старых штанах с одной спущенной подтяжкой… С женой они ладили довольно неплохо — кроме тех случаев, когда в миссис Линкольн вселялся бес, и то Линкольн не обращал на это особого внимания, посмеивался или брал с собой одного из сыновей и уходил гулять… Не думаю, что миссис Линкольн была такой плохой женщиной, как её иногда представляют; мы были с ней хорошими друзьями… Мистер и миссис Линкольн были хорошими соседями, а Линкольн вообще лучшим человеком из тех, кого я знал»{234}.