Для самой Мэри годы в Спрингфилде были временем наибольшей близости с мужем. Она всегда вспоминала Авраама времён Спрингфилда, «в нашем собственном доме, свободным от забот, окружённым теми, кого он так любил и кто его так боготворил»{235}. Для неё он был «самым нежным, самым любящим мужем и отцом во всём мире». «Он предоставлял нам неограниченную свободу, он говорил мне, если я о чём-то просила: „Ты же знаешь, чего хочешь, — иди и возьми“, и никогда не спрашивал, так ли уж мне это нужно. Он был очень снисходителен к детям, всегда повторял: „Я рад, что мои дети свободны, счастливы и не знают родительской тирании. Любовь — вот что привязывает ребёнка к родителям“»{236}.
АДВОКАТ НА ВЫЕЗДЕ
В 1856 году дом Линкольнов на углу Восьмой и Джексон-стрит заметно подрос. Сохранилась не вполне правдоподобная история, как деятельная Мэри втайне от Авраама (пока тот был в очередной поездке по судебным делам) надстроила второй этаж. Потрясённый Линкольн, вернувшись, не узнал места и обратился к соседу с притворным удивлением: «Скажи мне, о незнакомец, здесь ли живёт мистер Линкольн?»{237} Надстроенный дом словно зрительно отобразил не только материальный, но и заметный профессиональный рост Линкольна-адвоката. Уже в первой половине 1850-х годов юридическая контора Линкольна и Херндона стала ведущей в Спрингфилде: ежегодно на её долю приходилось от 17 до 34 процентов всех дел суда графства Сангамон{238}. Такой эффект приносило устоявшееся разделение труда: на долю усидчивого Херндона досталась большая часть бумажной работы с кодексами и юридическими справочниками, а энергичный Авраам общался с клиентами и выступал в суде. Партнёры не высчитывали долю участия каждого в навалившихся делах, а по-прежнему делили все доходы пополам.
Рабочие дни Линкольна стали походить один на другой. Вставал он не слишком рано — часов в семь, потом какое-то время возился или гулял со своими малышами, завтракал без особых изысков (никогда не уделял большого внимания своему рациону) и около восьми отправлялся в контору «Линкольн и Херндон». Долговязая, слегка сутулая фигура, увенчанная высоким цилиндром, стала своего рода достопримечательностью Спрингфилда. Мистер Линкольн шёл твёрдым шагом, ступая сразу на всю ступню, немного раскачиваясь. Необычно длинные руки свисали по сторонам, как будто хозяин не знал, куда их пристроить. Лицо казалось меланхоличным, даже скорбным, взгляд был сосредоточен на чём-то внутри — но только до той поры, пока Авраам не встречал на улице знакомого и не расплывался в открытой улыбке{239}.
Линкольн пожимал ему руку сразу двумя своими. «Привет! Мне тут вспомнилась история…» — и он, чтобы развеселить собеседника, рассказывал что-нибудь из коллекции историй, постоянно пополнявшейся во время объезда судебного округа: «Один фермер шёл по дороге с вилами на плече, как вдруг из чьего-то двора выскочил большой злой пёс и начал его кусать. Фермер ударил пса вилами и заколол насмерть. Когда же хозяин собаки, обвиняя фермера перед судом, воскликнул: „Ты бы мог ударить его другой стороной вил, рукояткой!“ — тот ответил: „Я бы так и сделал, если бы пёс кусал меня своей другой стороной“».
Бывало, Линкольн задавал загадки вроде такой: «Скажи, сколько ног будет у телёнка, если его хвост тоже назвать ногой? — Пять? — Нет, четыре! Хоть ты и назвал хвост ногой, но он всё равно остался хвостом!»{240}
Авраам входил в здание у центральной площади, поднимался на второй этаж и шёл по довольно тёмному и узкому коридору до самого конца, туда, где была дверь с большим стеклянным окошком (иногда для конфиденциальности изнутри задёргивали цветастую ситцевую занавеску). Дверь вела в офис — комнату средних размеров, окна которой «от сотворения мира не знали бесцеремонного вторжения воды и тряпки». В центре стояли два стола, составленные буквой «Т» и покрытые зелёным сукном. На краю одного из них лежала среди прочего пыльная гора бумаг с запиской Линкольна наверху: «Если не знаешь, где искать, ищи здесь». В один из углов комнаты втиснулся секретер, вечно откинутая крышка которого была завалена папками с делами. Рядом помещался книжный шкаф с сотнями книг. В другом углу, у окна, стоял видавший виды диван.