Выбрать главу

Слово есть первое дело Бога, и потому язык есть первое дело Его подобия, человека, осуществляющего себя в своем слове, подобно тому как Бог осуществляет Себя в Своем Слове как «форме» Своего Существа. Глагол Божий есть, таким образом, одновременно прообраз «глаголания» и мышления человека. Именно поэтому библейская история сотворения, изложенная в первой книге Моисея, стала для Бёме исходным пунктом рассмотрения сущности языка. При этом Бёме полагает, основываясь на Моисеевом сказании о «Вавилонском смешении языков», что «натуральный язык» (Natursprache) был утрачен вследствие наказания Божия, посланного Им на возгордившееся своим познанием человечество, восставшее против Бога. Это «смешение языков» выражается, согласно Бёме, в формально-выхолощенном значении и употреблении наших слов, которые пришли на смену когда-то живым и исполненным смысла звукам, «звучащим, словно пение, словам», которые из живых качеств духовного нутра человека когда-то созидали живые качества самих вещей, пока они не истрепались, превратившись в разменную монету. Поэтому единственный путь к пониманию и восстановлению натурального Праязыка в каждом народе проходит лишь через постижение и выражение всеобщей, Божественной сущности на своем родном языке. Ибо только родной язык образован из внутренних качеств собственного народного духа, и поэтому только он может вновь возродить все вещи в их подлинных качествах.

«Ибо Дух дает каждой вещи то имя, которое указывает на сущность ее рождении и как она была сотворена в начале. И наши уста точно так же творят и формируют ее: какой вещь была рождена из вечного существа и как она осуществилась, таково и человеческое слово… подобно тому, как дух творит существо, изрекая (ausspricht) виды творения»[14]. «Разумей прямо и высоко: человеческий дух в тройственном виде своем объемлет в себе все три начала: Царство Божие, царство ада и царство мира сего, и изрекает из себя источник, форму и вид всех существ – небесных, земных или адских. Как это от вечности в невидимом существе вечной природы было изречено в Слове Божием, через Дух Божий, и пребывало как бесплотная фигура или дух, до A и Q и в A и Q, в Начале и в Конце, так и человеческий дух без вещества изрекает это с начала и до конца (ибо вещество было создано лишь в Творении)»[15]. Язык натуры, согласно Бёме, есть корень или мать всякого языка, и «если ты хочешь понимать этот язык, то примечай в мысли, как всякое слово сбирается (fasset) от сердца к устам и что уста и язык делают с ним прежде, чем Дух вытолкнет его: если ты поймешь это, то постигнешь все уже по названию, почему каждая вещь называется именно так. Однако для естественного языка ты должен иметь понятие о трех началах, ибо слово образуют трое: душа, дух и тело. Так это познается в языках всех народов, в каждом по-своему. И тяжкое падение Адама состоит именно в том, что мы утратили то, что имели в невинности и что обрели вновь лишь в возрождении Иисуса Христа по новому внутреннему человеку. Смотри, примечай, верно ли то, что я утверждаю о естественном языке. Испытай и поразмысли не только о слове schuf (сотворил), но и о всех словах и названиях во всех языках и у всех народов, и при этом о каждом слове в его собственном смысле. (Хотя человеку тяжело оттого, что он должен это знать; однако, поскольку он вышел из внутреннего во внешнее и пребывает ныне в искании, то он должен снова войти во внутреннее, дабы в этой тайне увидеть тайны Творения.)»[16].

Таким образом, первое метафизическое толкование языка определено христианским основным пониманием сущности и назначения человека, его Божественного Призвания в этом мире, ибо человек есть Образ, Откровение и Открыватель Божий. Это означает, что рождение человеческого слова в человеческом духе есть образ рождения Божественного Слова в Боге: человек говорит потому, что говорит Бог, и в возникновении человеческого слова выражается теогония Божественного Слова. Каждый народ образует свой язык согласно своим духовным качествам, а значит, и сущность вещей, формируемая этим языком, выступает для этого народа всегда в соответствии с основными чертами и характером его собственной сущности. В личном плане это означает, что на родном языке яснее проявляется Слово Божие, и потому, при надлежащем проникновении во всеобщую сущность, когда верное слово есть воплощение верного познания, абстрактно-формалистический язык «искусственной» науки теряет всякий смысл и значение[17].

вернуться

14

О тройственной жизни человека. Гл. VI, § 2–3 // Бёме Я. О тройственной жизни человека. СПб., 2007. С. 124–123.

вернуться

15

О тройственной жизни человека. 1л. V, § 92 // Бёме Я. О тройственной жизни человека. СПб., 2007. С. 112.

вернуться

16

Там же. С. 110–111.

вернуться

17

Интересно, что Фихте, в своих «Речах к немецкой нации» (1806), также указывает на эту связь понятий и звуков в языке. В духовной жизни, говорит он в шестой речи, усвоение сверхчувственного является уже после чувственного восприятия; а потому и в языке сперва проявляются обозначения чувственных предметов, а потом выражения для сверхчувственных. Причем, эти сверхчувственные предметы также чувственны (уже потому, что они выражаются языком), и своим исходным пунктом они берут обозначения чувственных объектов, поэтому выражения сверхчувственного образны. Так возникает в языке чувственно-образный способ выражения. Усвоение сверхчувственного есть как бы духовное зрение, невольно приравниваемое к обычному зрению; поэтому представление о сверхчувственном греки называли «идеей», или видением. Поэтому, чтобы достигнуть образного выражения, мы должны, согласно Фихте, прибегнуть к нашему духовному органу; иначе слово (как выражение сверхчувственного) будет лишено значения и мертво, образы будут лишены смысла, в нас не будет соответствующего внутреннего созерцания и слова будут лишь мертвыми орудиями. «Язык живет пока он ясен; он ясен, пока он выражает действительные, внутренне переживаемые состояния» (см.: Фишер К. Фихте, его жизнь, сочинения и учение. СПб., 2004. С. 610–612).