Канта Ибрагимов
АВРОРА
Вокруг профессора Цанаева царило ожидание. Все, прежде всего врачи, да и родственники, ожидали смерть — таков был его диагноз, так показывали медицинские приборы. А сам Цанаев ожидал иное: он знал, он чувствовал, он верил, что она так или иначе даст о себе знать, выйдет на связь. Она наверняка знает его состояние и должна с ним обязательно попрощаться. Поэтому Цанаев почти не обращает внимания, как неравномерно и все в замирающем ритме бьется его пульс. Он ждет звонка — телефон в руке, а увидел ее на телеэкране — сразу узнал. Но это мгновение: вроде выясняют личность.
А в интернет залез… Да, это точно она. Эта ее неописуемая улыбка или ухмылка, когда ее и без того, казалось бы, не совсем красивое лицо становилось еще более непривлекательным — какая-то невзрачная женщина: тонкие-тонкие губы, редкие зубы, узкие карие глаза, беспорядочные, большие веснушки, — словом, какая-то бездумная простота, наивность, и только волосы — черные, густые, настоящая толстая коса, вызывающе брошенная на заманчиво-девичью грудь. Но последней на экране уже нет, — на вид искривленное от боли и ужаса лицо. Да, так она порою смеялась при жизни; по крайней мере, той жизни, что он ее знал, — уже немолодой.
Он всё ещё упорно смотрел на монитор, вспоминая ее, как позвонил тот, кто с ней его познакомил:
— Видел, слышал? — у Ломаева голос придавлен, глух.
Он боится назвать даже ее имя, быстро связь отключил. А сколько она ему сделала дел?!
Видимо, то же самое вспомнил Ломаев, вновь перезвонил:
— Гал, буквально на днях она была у меня, долг вернула. Сказала, что со всеми рассчиталась. Ведь у нее было столько долгов. Инвалиды на шее… Да благословит ее Бог! Такая девушка!
— У-у, — простонал Цанаев, хотел было что-то сказать, но его друг уже отключил телефон: мало кто из чеченцев захочет на эту тему говорить, да вот другие говорят — это зашла медсестра сделать укол — действительно укол — больно, и также она Цанаеву говорит:
— Опять от ваших чеченцев житья нет. Выйти боюсь, за детей боюсь. Все взрывают, себя взрывают. Теперь даже женщины этим занялись… Что за народ?! Просто кошмар.
— У-у, — опять простонал Цанаев: ведь этой медсестре ничего не объяснишь — нет времени и сил. Да и не поймет, что ни говори, потому что он сам ничего не понимает.
А медсестра, как нарочно, дверь за собой не прикрыла, и из коридора слышится:
— Понаехали! Гнать надо этих чеченов!
— Они нас взрывают, а мы чеченца в отдельную палату!..
От этого и всего прочего Цанаев был в шоке. За всю свою жизнь он такого никогда не слышал. Дожил… Хорошо, что после укола все поплыло, как в тумане, — и как некое успокоение, из коридора донеслось:
— Этот профессор…
— А что, у них и профессора есть?! Выучили на нашу голову.
— Да он не чеченец, не похож, — последнее, что услышал Цанаев, а потом тишина, то ли дверь прикрыли, то ли он после укола впал в беспамятство, как бы вернувшись в уже прожитую им жизнь.
…Конечно же, Цанаев — чеченец. Чеченец, рожденный в Подмосковье. И его отец, ученый, главный инженер закрытого военного завода, всегда это напоминал и внушал:
— Сынок, хотя бы ты уезжай на Кавказ, среди своих комфортней жить. А тут, вроде интернационализм, а в решающий момент генеральным конструктором меня не избрали. Секретарь парткома за застольем так и сказал: «Квартиру получил — довольно. А генералом чеченцу не быть».
И все равно его отец упорно трудился. И даже когда его, как он считал, преждевременно отправили на пенсию, он науку не бросил, все стремился членкором Большой академии стать — тщетно. Это отца скосило, и как он напоследок говорил — успех его в одном: сын по его стопам в науку пошел, да и женил он сына на горянке из родового села — симпатичной девушке, которую Гал всего пару раз видел, по-русски она едва говорила, и то, что не смогли родители, она сумела: Гал заговорил по-чеченски, а она с годами словно в Москве родилась, — освоилась и уже с детьми общается лишь на русском, из-за чего муж ее ругает: хоть дома говори на родном, а то забудем о происхождении.
Благо, окружающие не давали забыть. Речь не о бытовых проблемах — кого только в России не ругают. А вот учился Цанаев в аспирантуре: объявили, кто первым диссертацию представит, поедет на стажировку в американский университет. Так ему отец такие наработки оставил, что он на год, если не на два, опережал всех — ему тоже в парткоме однозначно намекнули: не тех кровей. Ничего, и это Цанаев пережил, зато быстро защитил не только кандидатскую, но и докторскую. Ему кафедру и лабораторию дали — чего более желать? А тут война, первая чеченская кампания. К ним беженцы из Чечни приехали, а вслед за ними — милиция. Нет, обысков и ничего такого не было, но все равно неприятно, — все чеченцы под контролем, доверия нет. И тогда Цанаев выступил пару раз — не то что с протестом, а как ему казалось, наоборот: в Чечню не армию, а интеллигенцию для возрождения надо посылать, с добром, с уважением и просвещением надо туда идти.