— Я не очень об этом раздумываю, — сказал он с расстановкой. — Успел забыть. Было это давным-давно и сейчас вроде никому не нужно.
— А что тогда случилось? Что вы чувствовали, почему вы решили, что надо остаться, когда все остальные погибли или сбежали? Вам ведь никто не приказывал оставаться!
Ты стоишь перед ним, вопросы роятся у тебя в голове, и вся эта история вдруг задевает тебя за живое.
Кейси собирается с мыслями. Сейчас он заговорит:
— ...когда разорвалась вторая бомба, Джонни, мой друг, погиб. Он был на корме «Эрликона». Конечно, я взбесился. Но не только в том дело. Просто я подумал тогда, что самое правильное — стрелять. Человек должен делать то, что считает правильным.
Насос в углу постепенно сбивается с ритма. Ты замечаешь перемену, только когда Кейси отходит от тебя, чтобы наладить ход. Снова вспышка света и волна жара — это Долговязый открывает заслонки, чтобы пошуровать в топке. Он наваливается всем телом на ручку тяжеленной кочерги и поддевает громадный пласт раскаленного шлака. Глядя, как он это проделывает, ты понимаешь, что одна кочерга весит, наверное, килограммов двадцать, а эта пара управляется с нею без особого напряжения. Ты испытываешь смутное недовольство своими мускулами и принимаешь неопределенные решения заняться спортом, ходить на стадион и тому подобное. Хотя знаешь, что ничего не сделаешь. Эти двое совсем не похожи на твоих собратьев, они на зависть хорошо знают свое дело, есть в них... непоказная спокойная уверенность в себе.
— Вы ходите на демонстрацию в День анзаков?
А правда, ходит он? Прикалывает он эту маленькую ленточку к кармашку выходного костюма? Ведь она означает, что он может снова стать героем дня, хотя бы раз в году на несколько часов. Люди будут снимать шляпы, взглянув на эту ленточку и на него, человека который ее носит.
— Мы по большей части работаем в этот день. У нас непрерывка. Да я, наверное, и так не пошел бы. Детишки, времени никогда нет...
Потом они оба торопливо отходят по каким-то своим делам.
Что ж, рассказ готов. Материала теперь достаточно, у тебя хватит воображения заткнуть дыры. Ты можешь сделать вполне приличную статью и тем самым помочь кому-нибудь из твоих скучающих сограждан провести воскресное утро. Ты идешь, спотыкаясь через мрачный двор, садишься в машину и медленно едешь домой; тебе приходится все время помнить о второй передаче, потому что на так износилась, что наверняка сорвется, если ты чересчур увеличишь скорость. Перечитав написанный рассказ, ты находишь, что получилось совсем неплохо, и понимаешь, что приработок от тебя не уйдет и новая машина в конце концов тоже. И все-таки в глубине души ты знаешь, что настоящего рассказа, о котором ты мечтал, не получилось — он снова ускользнул от тебя.
Маски
Чтобы успешно торговать, нужно не так много, главное верить в то, чем торгуешь, и вместе с товаром продавать самого себя — это написано во всех самых лучших учебниках по торговому делу. Но тут есть загвоздка: продавать себя можно по-разному.
Прежде всего, сказал этот малый (пусть его зовут Джо), продавать надо всегда и везде, хоть что-нибудь, да продавать, даже если у вас нет ничего, кроме себя самого. Вот, например, захожу я с приятелями в пивнушку напротив, чтобы промочить горло, и что же из этого получается? Одну ставлю я, другую — еще кто-то, слыхали про двух педиков, xa-xa-ха-xa-xa-xa-xa, а потом появляется дружище Коко, как насчет кокаинчика или, может, лучше пропустить еще по одной, ах, черт, опять мой черед, через два часа один валяется на полу, все кидают по два куска, мелочь оставалась, и нам с лихвой хватает на всех, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, ух, дьявол меня разрази, жена вышибет из меня душу, давай, Коко, давай, Джо, запихнем-ка Берта в такси, а то его сцапают, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха. И все это время я продаю приятелям товарец — развеселого пьянчужку Джо, и все это время знаю, что никакой я не пьянчужка, если вы понимаете, что я хочу сказать, хотя я с радостью опрокину кружку-другую пива, просто мне нравится, когда приятели говорят: «Нашему Джо ничего не стоит вылакать стаканчик, вы только посмотрите на него — силен как господь бог»; это моя маска, и вот я заключил еще одну сделку.
Примерно раз в месяц мы с женой ходим в местную церковь, так вот, это не методистская церковь, хотя раньше я всегда ходил в методистскую, это пресвитерианская церковь, но мы все равно ходим в эту, потому что до методистской на милю дальше и сюда нам удобнее. В церкви совсем не то, что в пивной, говорит Джо. Прежде всего в церкви никто никогда не улыбается, там все очень торжественно, и если рай похож на нашу церковь в воскресное утро, я не так уж уверен, что мне очень хочется очутиться в раю, зато я вполне уверен, что все остальные думают, как я, но папаша Петтерсон считается у нас важной птицей, и он наш клиент, и с моей прежней маской ничего не сделается, если он будет знать, что я хожу в его церковь. Потом, когда служба кончается, все бормочут слова гимнов, за исключением тех, которые очень уж ценят свой замечательный голос и поют слишком громко, а органист забирает так высоко, что подпевать ему могут только сопрано, или евнухи, или кто-нибудь из Венского хора мальчиков, поэтому ты стоишь и потеешь, а сам думаешь, хорошо бы снять пиджак и как-нибудь выбраться на пляж. Наконец гимны пропеты и ты направляешься к выходу, но священник поджидает тебя в дверях — он хочет, чтобы ты через месяц произнес речь в Мужском клубе, и ты смеешься счастливым смехом и соглашаешься, хотя тебе легче залезть в одну бочку с колючей ехидной, но ты называешь его «падре», чтобы все знали, что ты был в армии, что ты бывший Солдат — с большой буквы! Это тоже маска, и вот я заключил еще одну сделку.