Но к концу этого долгого дня он опять вышел к своему зловещему лагерю. Нет, это не было сном. Вот зола от потухшего костра, а рядом — иссохшее тело его предшественника. Целый час он сидел спиной к берегу, лицом к страшному хозяину этих мест, который не отпускал его; наконец его смятение улеглось и сменилось чувством глубокой жалости к покойнику. Он думал о бесконечных тоскливых зимних ночах, холодных и дождливых, о вынужденной покорности жестокой судьбе, лишившей эти останки последнего упокоения. Какая несправедливость! Ведь он, так же как и солдат, павший в бою, заслужил свои два метра милосердной земли, — два метра, скрывающие человека в его последнем унижении.
Охотничьим ножом он срезал и обстругал крепкий ствол рябины и, выбрав место, куда вода не доходила даже во время разлива, вырыл неглубокую могилу, затем убрал нанесенные ручьем ветви и сучья, покрывавшие мертвеца до пояса, и, надеясь что-нибудь узнать о нем, обыскал его карманы, — но нашел лишь заржавленный нож, пустой кошелек да несколько бумаг, содержание которых уже нельзя было разобрать. Укладывая бедные останки в могилу, он обнаружил, что одна нога сломана выше колена. Он накопал со склона земли, чтобы сделать могильный холмик, и вырезал приметный крест в мягкой коре белого эвкалипта, росшего недалеко от могилы.
Большая куча хвороста, в которой лежал мертвец, теперь могла быть использована для костра, и Сэм, все еще во власти этого рокового места, и не подумал перенести свою стоянку. Надвигались сумерки, он уже собирался зажечь костер, как вдруг заметил маленький, почерневший от сырости холщовый мешочек там, где раньше лежала правая рука покойника. Мешочек почти истлел, но в нем Сэм нашел несколько самородков и, соображая медленнее обычного, но достаточно точно, определил их вес в пятьдесят — шестьдесят унций. Он собрал золото в большой носовой платок и положил его на землю. Он не почувствовал ни удовлетворения, ни радости, ничто не вывело его из оцепенения, в котором он находился. А ведь его двухдневные поиски увенчались блестящим успехом; перед ним был плод работы многих тысячелетий, плод, созревающий только один раз, — нетленное золото, освобожденное медленным разрушением жильной породы, вызванным непрерывной денудацией.
Но Сэм в предчувствии надвигающегося безумия с ужасом думал о ночи. Днем он сознавал, что мыслит недостаточно последовательно, что память его стремится восстановить какие-то обрывки песен, строки из евангелия и даже детские стишки, что ему все труднее отличить действительное от кажущегося. Но днем он все же владел собой, был готов к любой реальной неудаче.
А ночь переносила его в иной мир, мир бесформенных призраков, которые были гораздо страшнее действительности. Чтобы прогнать это ужасное наваждение, он разжег огромный костер из последней кучи хвороста. Ярко осветив свой маленький лагерь, он лег отдохнуть. Но снова бредовые мысли не давали ему сомкнуть воспаленных глаз.
Свет костра, даже небольшого, может создать ночью самые неожиданные эффекты, — удивительно, что художники его не заметили: серые или бурые ветви деревьев, выделяясь на фоне темной листвы и ночного неба, выглядят как рельефный орнамент из слоновой кости. Не раз Сэм с любопытством заглядывался на это зрелище. Но теперь, когда его рассудок словно оцепенел, он подпал под власть болезненных фантазий, и причудливое белое сплетение ветвей показалось ему бесформенной массой скелетов, вышедших из забытых могил, вставших с открытых равнин и пустынных горных вершин, чтобы наполнить мрак ночи непонятным ужасом. И больное воображение наделяло зыбкие призраки жизнью — бесстрастной, неподвластной чувствам, освобожденной от оков плоти. На дне ущелья воздух был неподвижен, но сильные порывы ветра сотрясали верхушки деревьев, и бледные силуэты приближались, удалялись, корчились и извивались, прыгали и кружились в пляске смерти, а листья под ударами ветра шелестели то громче, то тише, глухо и заунывно, подыгрывая этому чудовищному карнавалу.
Потрясенный, оторопевший, но не испуганный Сэм следил за ритмическими движениями пляшущих скелетов, потом перевел утомленные глаза на высокий белый ствол соседнего дерева и на свежую могилу под ним. Он смотрел и ждал, что сейчас зашевелится земля и встанет страшный мертвец, которого он предал вечному покою. От этого исполненного ужасом созерцания его снова оторвала дикая вакханалия над головой, и только рассвет вернул его к безрадостной действительности.