Маорийка курила свою трубку, остальные пассажиры дремали или читали дешевые журналы, а Ларри не отрываясь смотрел в окно. Скоро пойдут знакомые фермы. Когда поезд загрохотал по мосту, на Ларри нахлынул ужас пережитого за этот год. Его лицо, не терявшее мягкости даже в минуты озлобления и бешенства, вдруг застыло, словно белая маска. Закушенные губы были плотно сжаты, уголки их опустились. Ему вдруг захотелось рассказать об этом кому-нибудь, встать и крикнуть на весь вагон: «Я сидел в Берстале». Вот бы вытаращили глаза.
Вместо этого он стал болтать с маорийкой — не задумываясь, о чем попало. Далеко ли она едет, и как зовут мальчика? А вот он как-то в Пукеури прямо на берегу изжарил молодую акулу. На вкус совсем как кефаль. Слушая его, она негромко смеялась, поддакивала, и постепенно буря в душе Ларри улеглась.
Когда он снова выглянул в окно, перед ним были родные места. Он знал здесь каждый дом, каждый коровники выгон, каждый заброшенный пруд. И одинокая сосна, поднимавшая свой темный шпиль к голубому осеннему небу, и покрытый брезентом стог, похожий на джерсейскую корову, обросшую к зиме шерстью, и сверкающая река, окаймленная ивами, были исполнены покоя и величия, словно памятники, увековечивающие какое-то великое событие. Все будет, как прежде. Он снова будет работать в литейной, верховодить парнями, снова работа, футбол, танцы — все, как было прежде. Нетерпение и страх нахлынули на него, он порывисто встал и вышел из купе.
Взглянув на себя в зеркало, Ларри успокоился. Только что причесанные черные волосы лежали аккуратными ровными волнами. Он уверенно улыбнулся своему отражению и, расправив плечи, как бы желая скрыть притаившийся внутри страх, сошел на перрон.
— Все-таки, здорово вернуться домой, мать!
— А ты хорошо выглядишь, Ларри, — сказала мать. — Возмужал, окреп. Тебе это пошло на пользу.
Он осторожно высвободился из ее объятий. Его мать была плотной, коренастой ирландкой с темными волосами и маленькими черными, как уголь, глазами. Она всегда была сурова с ним, и то, что она сейчас плакала, злило Ларри.
— Да, это мне здорово пошло на пользу. Я прекрасно провел время, — сказал он с горечью.
Мать всхлипнула.
— Ты теперь не возьмешься за старое, Ларри?
— Слушай, не заводи ты эту музыку, — остановил он ее. — Хватит с меня того, что получил. Думаешь, я опять хочу попасть туда? Знала бы, каково мне пришлось, так не болтала бы всякую чепуху.
— Я ведь только спросила, — жалобно сказала она. — Видно, ничему ты не научился. Такой же, как был.
Ларри стало совестно.
— Ну ладно, мама, — сказал он, — не вешай нос. Вовсе я не такой. Просто ты не знаешь, что со мной было. Я разучился нежничать, понимаешь? Пришлось. Но кое-что я все-таки понял. Можешь за меня не бояться.
Ее глаза, суровые и горестные, встретили его ласковый взгляд, и она снова заплакала.
— Как Кора? — быстро спросил он.
— Хорошо.
— Все еще работает у Хокинса?
— Да. Сегодня она кончает раньше. Суббота ведь.
— Ну, мы с ней еще увидимся.
— Если только ты не примешься за старое.
Он взглянул на нее сердито, но потом рассмеялся.
— Ладно, старушка, пусть будет по-твоему. Вот что, мама, ты поедешь домой на такси. У меня есть деньги.
— Смотри, какой богач выискался. Ладно, поехали.
— Нет, — сказал он, — я еще не поеду, хочу пройтись по городу — посмотрю, что здесь делается. Увидимся за обедом. Да, а мотоцикл ты зарегистрировала?
— Зарегистрировала. Продал бы ты лучше эту проклятую машину. Только в беду с ней попадешь.
Он снова засмеялся, усадил ее в такси и обернулся, чтобы поздороваться с Бобом Вильямсом — шофером почтовой машины.
— Как дела. Боб?
— Неплохо, Ларри. Как у тебя?
— Все в порядке, — сказал Ларри. — Хорошая команда в этом году?
— Да вроде ничего. Будешь играть?
Это назойливое любопытство задело Ларри за живое. Один взгляд чего стоит — как будто перед ним калека или карлик. «Будешь играть?» Недаром он всегда презирал этого Вильямса. На танцах свистит, горланит песни, корчит из себя дурака, вечно пристает ко всем девушкам, а они только смеются над ним. Сам-то он не играет в футбол — где там. Вот быть помощником судьи и выкрикивать всякие дурацкие советы — это ему по душе.