Дрова с грохотом посыпались во двор. Вскоре их образовалась довольно солидная куча.
— Ну, теперь я не пропаду, — сказал Эрни.
— Пожалуй, тебе причитается еще штуки две, за то, что ты ездил со мной, пока остальные дрыхли, — проворчал Дарки, без особых усилий перебрасывая через ограду две здоровенных орясины. — Бери уж и вывеску, — добавил он и швырнул дощечку туда же.
— Ее надо поломать, Дарки.
— Ни черта! Возьмешь утром на растопку. Сейчас поедем ко мне, сбросим остальное. Надо поторапливаться, покончить все до рассвета. Потом я отвезу тебя домой, а машину верну Спарго.
Они миновали главную улицу, и когда грузовик поравнялся с домом одной престарелой вдовы-пенсионерки, Дарки сказал:
— Небось эта старая карга уже позабыла, как топят печь. Надо подкинуть ей штуки две.
— Не много тебе тогда останется на продажу.
— У меня в сарае полно дров. Да и тут еще не так мало. Двух бревен не жалко.
Без лишних церемоний Дарки швырнул три здоровенных бревна прямо в середину заботливо возделанного цветничка. Дверь дома отворилась. Седая женщина в пижаме, с керосиновой лампой в руках, показалась на пороге.
— Кто здесь? — спросила она испуганным шепотом, выглядывая из-за лампы. Потом, должно быть поняв, что происходит, задула лампу и захлопнула дверь.
— Напугали мы ее, видно, здорово. Ну, не беда! Раз уж старушенции не с кем погреться в постели, пусть погреется хоть у печки, — сказал Дарки и, как всегда, расхохотался от души, довольный своей грубой шуткой.
— Ты меня в конец умучил, Дарки. Даже живот разболелся со страху. Давай уж, Христа ради, свалим тебе поскорее дрова да свези меня домой.
Дарки свернул на свою улицу, и тусклый свет фар скользнул по обветшалой хибарке, в которой непреклонный Брюзга Коннорс ютился с женой и тремя ребятишками.
— Храпит себе там, как свинья, а мы тут дрова добывай. А привезут ему, так еще и не возьмет, пожалуй, скотина эдакая.
— Будет тебе! Чего ты на него взъелся, — вступился за Коннорса Эрни.
— Он проклятый скэб в душе, поверь мне. Он голосовал за националистов. Верно, нет?
— Да с чего ты взял, Дарки? А вот мы голосовали за лейбористов. И много нам это дало?
— Говорят тебе, он проклятый скэб в душе. Вот только его старуха и ребятишки тут, ясно, ни при чем. Небось окоченели уж от холода. Придется подбросить им штуки две.
— Да там всего бревен шесть осталось на твою долю.
— Сколько тебе раз повторять — у меня в сарае полным-полно дров, — огрызнулся Дарки, резко поворачивая грузовик. — Да и деньжонок хватает. В прошлую субботу подвезло на скачках.
Они побросали дрова за ограду. Из хибарки Коннорса не доносилось ни звука. Дарки задом вывел машину из узкого проезда между домами, свирепо ворча:
— Чтоб ему сгореть, поганцу, вместе с этими дровами!
— Скоро рассветет, — сказал Эрни, когда грузовик остановился наконец перед старым домиком Дарки.
— Я живо управлюсь, — отвечал Дарки, поспешно выскакивая из кабины. — Там всего два-три бревна осталось. Я их сброшу тут, в палисаднике.
— Давай лучше оттащим во двор за домом. Здесь их кто-нибудь увидит, и нам крышка. Я подсоблю тебе.
— Сам справлюсь. Думаешь, я такая же дохлятина, как ты?
— Да ведь тяжелые бревна-то. Давай помогу.
— Сказано, не надо! — рявкнул Дарки.
Он откинул борт грузовика, вытащил одно толстенное бревно, потом два других — поменьше, и, невзирая на протесты Эрни, подхватил их под мышки и поволок по тропинке к дому.
Занималась морозная заря. Эрни сидел в ожидании.
«Чудак этот Дарки, — думал он. — Поглядеть бы, есть ли у него там в сарае хоть одно полено?»
Чужак в лагере
Перевод Л. Чернявского
В 1922 году началось строительство электростанции на озере Виктория; огромный лагерь вырос и раскинулся вширь между озером и рекой Муррей.
Для четырех или пяти сотен рабочих лошадей без конца возили мешки с мякиной и овсом; мешковина шла в дело — из нее шили палатки, мастерили немудреные спальные мешки — так называемые уэгги, ее использовали для конюшен, харчевни и прочих строений. Самым большим из этих нелепых сооружений был раскинувшийся на пол-акра шатер, служивший игорным домом. Расположен он был на северной окраине лагеря. Азартные игры были единственным, что позволяло на время забыть тяжелый осточертевший труд и убогую лагерную жизнь. Поэтому игра велась на широкую ногу.
Она была в полном разгаре и в этот воскресный вечер, когда Брат Джонс вышел из пивной техасца Джо и медленно поплелся в сторону игорного шатра.