Я со злостью отодвинул ящик, вытащил пробку из бутылки и начал пить прямо из горлышка. «Плевать мне на всё. Я счастлив… Я ничего плохого не делаю. Я всего лишь шеф разведки».
Как шеф разведки, Шелленберг был ценным приобретением для обвинения. Естественно, чтобы спасти свою собственную шею, он сразу же поклялся в верности своим новым хозяевам и вылил на меня такой ушат грязи, что я даже удивился немного, что они не повесили меня прямо в зале суда в ту же минуту.
В суде я его так и не увидел: они просто не хотели дать мне даже малейшего шанса опровергнуть все его заявления, составленные его новыми хозяевами, и отказали мне в праве на очную ставку, ссылаясь на то, что не видели в этом смысла. Они сказали, что им и так всё ясно было на мой счёт, и соответственно, зачем было тратить время на пустой обмен репликами, когда и так всем было понятно, что я только «буду лгать абсолютно обо всём».
Главный обвинитель, полковник Эймен, находил особое удовольствие в том, чтобы бросить очередную едкую ремарку в мой адрес, как он это и сделал в последний день моего слушания.
— А не правда ли то, что вы попросту лжёте о вашей подписи на этом письме, также как вы лгали трибуналу касательно почти всего, о чем вас здесь спрашивали?
После этих слов я уже больше не мог себя сдерживать.
— Господин обвинитель, вот уже целый год я являюсь объектом подобных оскорблений от людей, называющих меня лжецом. Целый год меня допрашивали сотни раз здесь и в Лондоне, и я вынужден был терпеть подобные оскорбления, и даже намного хуже. Мою мать, которая умерла в сорок третьем, называли шлюхой, и много таких же вещей ваши люди привыкли бросать мне в лицо. Так что этот ваш термин «лжеца» для меня не в новинку, но я всё же хочу заявить трибуналу, что я бы не стал лгать по поводу чего-то настолько незначительного, когда трибунал верит мне в гораздо более важных вопросах.
— Я только предполагаю, подсудимый, что когда ваши показания настолько прямо противоположны показаниям двадцати или тридцати свидетелей и ещё большему количеству документов, я нахожу это крайне маловероятным, что каждый из этих свидетелей или документов лгут, а не вы. Вы со мной не согласны?
— Нет, не согласен, потому что каждый раз, как новый документ был представлен на моё рассмотрение, я мог с лёгкостью его опровергнуть по всем ключевым пунктам. Я прошу, и надеюсь, что трибунал позволит мне разобрать каждый из этих пунктов, а также разрешит мне очную ставку со свидетелями обвинения, чтобы я имел возможность защищать себя до конца.
Только вот трибунал, похоже, принял своё решение ещё до начала слушания моего дела, и два с половиной дня показалось им достаточным сроком, чтобы «доказать мою вину» всему миру, с помощью никем не подтверждённых аффидавитов, отклонённых просьб об очных ставках и явно сфабрикованных обвинений, данных моим бывшим подчинённым, Шелленбергом.
— Нет, господин обвинитель, я никогда не слышал о подобной договорённости между рейхсфюрером Гиммлером и подсудимым Кальтенбруннером. Насколько я знаю, подсудимый обладал абсолютной исполнительной властью над РСХА и принимал активное участие в делах всех отделов.
— И гестапо в том числе?
— О, да. Определённо.
— Вы когда-либо лично присутствовали при обсуждении вышеупомянутых вопросов между подсудимым и шефом гестапо, Мюллером?
— Да, много раз. Я часто присутствовал на их ланчах, когда они обсуждали концентрационные лагеря, деятельность Einsatzgruppen и многое другое.
— Как часто подобные ланчи имели место быть?
— По крайней мере дважды в неделю, господин обвинитель. Иногда во время ланча демонстрировались фильмы, снятые в концентрационных лагерях.
— Какого рода фильмы?
— Документальные, господин обвинитель. В них показывались гранитные разработки, как трудились заключённые, наказание провинившихся, а также иногда и казни.
Я не выдержал и расхохотался после прочтения последней фразы из распечатки допроса Шелленберга, предоставленной мне доктором Гольденсоном во время его очередного визита в мою камеру. Его, похоже, смутила моя реакция.
— Вы нашли что-то забавное в допросе мистера Шелленберга?
— Ну да, вообще-то, очень даже забавное. Похоже, что герр Шелленберг, сам того не зная, решил загадку, которая занимала ваши, психиатров, научные умы вот уже сколько времени. Очевидно, моё отсутствие аппетита объясняется крайне просто: я не могу есть, если не вижу, как кого-то расстреливают. Как думаете, может, можно будет организовать мне тут небольшой зрительный зал, какую-нибудь простыню на противоположной стене, скажем, чтобы я снова мог наслаждаться частными просмотрами во время обеда? Наблюдать за чьими-то предсмертными муками очень способствует повышению моего аппетита, согласно герру Шелленбергу.