Зачем они оставили мне мою форму, я думал, сжимая холодными пальцами рукоятку меча, личного подарка рейхсфюрера. Чтобы дать мне понять, что это и было причиной всему этому? Когда же я сделал тот роковой поворот не на ту дорогу, из-за чего вся моя жизнь начала рушиться? Когда вступил в ряды СС? Или когда отдал свою страну фюреру? Или когда меня сделали тем, что я ненавидел больше всего в жизни — тенью Гейдриха, облаченного властью посылать тысячи людей на смерть одним единственным росчерком? Когда я превратился вот в это?
Я просидел без движения несколько часов, как мне казалось. Только никаких часов здесь тоже не было: утро никогда не наступит. Я был приговорен к ночи, длиною в жизнь, и моей единственной компанией был голос моей совести, ядовитый, осуждающий, с холодной жестокостью перечисляющий все мои грехи. Я закрыл уши руками в безуспешной попытке заставить его замолчать, но голос совести — это единственное, от чего еще никому не удавалось сбежать. Можно было скрыться от правосудия, можно было сменить имя и внешность, но этот жестокий голос все время будет с тобой, не важно как далеко ты будешь прятаться. И теперь я был обречен слушать его бесконечно. Я поднял мокрое от слез лицо к ангелу, что смотрел на меня с надгробия, внимательно и с любопытством.
— Убей меня, сделай уже что-нибудь, верши свою справедливость, — я умолял его, уверенный почему-то, что он мог слышать и понимать меня. — Я заслужил, я знаю, я клянусь, я все осознал! Нет мне прощения. Это были мои решения, и только мои. Я заслужил все муки ада. Отправь меня туда, я отдаюсь на твою милость.
Холодная мраморная статуя осталась неподвижной, и я уже готов был уронить голову на грудь в последнем поражении, когда она наконец отвела от меня свои невидящие глаза и медленно протянула свою белую руку, указывая на что-то в дали, что-то, что продолжало ускользать из памяти, что-то, что я так отчаянно искал и никак не мог найти.
Я вскочил на ноги и направился вдоль сумрачно освещенной аллеи, время от времени ловя ветки деревьев, протягивающих ко мне свои цепкие когти, и убирая их от лица. Я шел, куда он мне указал и наконец начал различать очертания маленькой фигуры в темном плаще с капюшоном, сидящую перед одним из надгробий. Я замедлил шаг и приближался к фигуре с осторожностью, испытывая одновременно ужас и облегчение. Показал ли ангел мне на мою смерть? Заберет ли смерть мою душу с собой? Будет ли мне больно? Куда она меня возьмет?
Фигура не пошевелилась и, не зная что еще делать, я поднял глаза к надгробию, на которое она смотрела. И тогда я увидел имена, выгравированные в камне: Норберт Мейсснер, малыш Фридманн, Эрнст Кальтенбруннер. Я отступил назад в ужасе, подальше от фигуры и надгробия, споткнулся о корень дерева и упал на землю. Я замер на месте, мои глаза неотрывно следили за черной фигурой в капюшоне. Но она не повернулась, чтобы показать мне свою уродливую маску из черепа и пустых глазниц.
— За что ты забрал их всех у меня? — спросила она едва слышно, снимая капюшон, скрывающий её локоны, казавшиеся платиновыми в мерцающем свете луны. — Я так любила их всех… За что?
— Аннализа! — Я поднялся с земли, улыбаясь, не в силах поверить, что она была здесь, со мной. Ад вдруг показался мне прекрасным местом. Однако, она не повернула головы на звук моего голоса. — Аннализа, это же я!
Я отряхнул пальто, подошел к ней и сел на колени рядом, заглядывая в её печальные глаза неотрывно смотрящие на надгробие, с ресницами, все еще мокрыми от слез.
— Я здесь, Аннализа, — я повторил, пытаясь коснуться её плеча. Моя рука прошла сквозь него, как если бы она была живым человеком, а я всего лишь призраком. — Аннализа!
— За что? — она прошептала и закрыла лицо руками.
— Я же здесь, любимая! Взгляни на меня!
Я попытался обнять её, но тщетно. Она не видела и не слышала меня. Но самым страшным было то, что она оплакивала меня у моей могилы, думая, что я был мертв, как и её брат Норберт и её нерожденный первенец.
Их смерть была виной Гейдриха, впервые сведшей нас вместе: меня, шефа австрийского гестапо и лидера австрийских СС, и её, бывшую балерину, которая променяла свои нарядные платья на официальную форму женского СС, чтобы только отомстить её заклятому врагу. Она пришла просить меня о помощи, и я был рад согласиться. Я умел избавляться от людей. Я спросил её тогда, не боялась ли она прийти ко мне с такой неслыханной просьбой, а она только улыбнулась в ответ и сказала, что доверяла мне. Доверяла самой жизнью, потому как я ведь запросто мог приказать казнить её за один только намек на такое неслыханной дерзости политическое преступление. Она сказала, что совсем меня не боялась. Сказала, что всегда считала меня гораздо лучшим человеком, чем все обо мне говорили.