Никто мне раньше не доверял. Никто не хотел иметь со мной дела. Да я же был шефом гестапо, ради всего-то святого! А она назвала меня хорошим, и я согласился помочь ей, потому что она напомнила мне о том, кем я когда-то был, много-много лет назад.
— Аннализа! — я позвал её в последний раз в отчаянии и опустил голову на землю у её колен.
— Кто такая эта Аннализа, кого он постоянно зовет? — Знакомый голос снова заговорил, прорываясь сквозь мой нескончаемый кошмар.
— Не знаю, сэр… Может, он говорит «Лизель»? Это имя его жены.
— Нет, это точно «Аннализа», и очевидно, что она была кем-то очень дорогим ему, если он её постоянно зовет. Выясните, кто из его ближайшего круга носил это имя, любовница может, или кто-то, кто работал с ним, и принесите мне файл на нее. Может, мы сможем это использовать.
Безумная головная боль сменила оцепенение, но не это было причиной того, что я позволил прорваться слабому стону. В холодном поту я понял, что неосознанно, но вовлек в опасность женщину, ради которой я готов был умереть, впервые в своей жизни.
Далия обняла меня впервые с того дня, как наша дружба началась; началась, и чуть ли сразу не закончилась, если бы я послушал отца и прекратил все отношения с ней, как он того потребовал. Но как мог я сказать ей в открытую, что мне запрещено было с ней видеться только потому, что мой отец был таким вот убежденным антисемитом? Я-то таким не был.
Я и так чуть со стыда не сгорел, когда стоял перед ней и объяснял, почему мне больше нельзя было в открытую сопровождать её до дома, что это было желание моего отца, а не мое собственное, но что я всё равно хотел быть её другом и всё равно считал её безопасность своим приоритетом. Краснея и пряча глаза, я настаивал, что пусть мне и нельзя больше появляться с ней рядом на людях, я всё равно буду провожать её до дома, пусть и на расстоянии, но я всё же прослежу, чтобы её никто больше не тревожил.
Она приняла все это на удивление спокойно и даже дотронулась до моего плеча, потому как я никак не мог заставить себя поднять на нее глаза.
— Не нужно извиняться, Эрнст. Я все прекрасно понимаю. И поверь, я ценю твою помощь. Мой отец, когда я спросила его, почему он до сих пор не свел знакомства с твоим, объяснил, что вряд ли они когда-либо станут друзьями. Твой отец принадлежит к определенному политическому кругу, как я понимаю?
Я пожал плечами. Он ходил иногда на разные собрания, а иногда и людей приводил домой, но мои братья и я, как и моя мать, ни разу не были приглашены на обсуждение их политических взглядов. Да мне не очень-то все это и было интересно.
— Я это к тому, что такие вот политические круги не очень-то приветствуют евреев, как отец мне объяснил.
Далия закончила предложение с легкой и искренней улыбкой, что крайне меня удивило. Как я позже понял, в Линце, где она родилась и выросла, антисемитизм всегда процветал, несмотря на то, что город считался только вторым по отношению к Вене в плане культуры и образования. Как выяснилось, высоко культурные и образованные люди не считали дискриминацию чем-то аморальным.
— А мне всё равно, что ты еврейка, — храбро заявил я. Она улыбнулась еще шире и сказала, что так будет даже интереснее, прятаться ото всех. С того самого дня, мы притворялись, что не знаем друг друга на школьном дворе, но я не мог дождаться окончания уроков, чтобы красться вслед за Далией как шпион до самого её дома, где она всегда оставляла для меня открытой заднюю дверь. Её родители тоже сразу же меня полюбили, особенно после того, как Далия рассказала им, как я побил самого большого школьного хулигана, чтобы защитить её. Мне позволено было даже проводить время в её комнате, где мы сначала делали уроки, в потом развлекали себя игрой в шашки или же хихикали над пособием по анатомии. Далия была на два года старше меня, а потому у нее были учебники, для которых мы еще считались слишком маленькими.