Я не послушал её конечно же и, как только она завела назад руки чтобы застегнуть платье, я снова это сделал, только на этот раз я положил уже обе руки ей на грудь. Как я мог устоять, когда она была такой соблазнительно мягкой, и я никак не мог выпустить её из рук…
— Эрнст!!! Прекрати, я сказала!
Я закрыл ей рот еще одним поцелуем, и раз уж она не хотела, чтобы я её трогал, тогда она могла меня потрогать вместо этого, подумал я, поймал её руку и опустил себе между ног. Она вскрикнула от неожиданности, когда почувствовала, что было у нее под рукой и попыталась её отдёрнуть, но я только прижал её к себе еще сильнее.
— Далия, ну прошу тебя…
Но она уже выдернула руку из моей и вскочила с кровати.
— Убирайся! — Хоть она и по-прежнему шептала, на этот раз она похоже не на шутку разозлилась. — Как тебе вообще в голову пришло… Убирайся из моего дома! И никогда больше не приходи!
— Далия, постой! — Я поднялся с кровати и шагнул к ней. Она отступила назад. Я попытался обнять её. — Далия, ну прости меня. Это, должно быть, вино… и ты. Ты это со мной делаешь.
Я улыбнулся самой из моих обезоруживающих улыбок, но даже это не возымело на нее действия.
— Не надо сваливать вину на алкоголь, и уж точно на меня. Я вообще не хотела тебя целовать!
— Но Далия, я же люблю тебя. — Я не думал вообще-то этого говорить, я даже не уверен был, любил ли я её на самом деле, но слова каким-то образом сорвались с моих губ, прежде чем я понял, что я такое говорю.
Далия замолчала на минуту. Она все еще хмурилась и её черные глаза все еще сверкали гневом, но лицо её начало понемногу смягчаться.
— Ты меня не любишь. Ты просто говоришь это, чтобы залезть мне под юбку, — вынесла она свой вердикт и сложила руки на груди.
— Нет! Ну, то есть, я был бы не против конечно, но я правда тебя люблю. Честно!
Она разрешила мне остаться, но с условием, что единственное, чем мы будем заниматься, это домашней работой, и что я буду держать свои руки и все остальные части тела при себе. А дома, ночью, я лежал под тонким одеялом и прислушивался к ровному сонному сопению моих братьев, а когда я наконец помог себе с тем, с чем Далия отказывалась мне помочь, я начал размышлять, была ли хоть доля правды в моих словах.
Мне казалось, что я любил её… Я не был уверен наверняка, но опять-таки, она была первой девушкой, которую я так близко знал. Она была моим лучшим другом, да к тому же, откуда мне было знать, какая она должна быть, любовь? Если я так сильно её хотел, значило ли это, что я её любил? Или же она была права в своем утверждении, что это было чисто физическим влечением с моей стороны и ничем больше? В одном только я был уверен: с её строгим воспитанием она никогда не позволит мне сделать с ней то, чего мне так хотелось. Только если бы я надел кольцо ей на палец, тогда может она была бы менее строгой с её будущим мужем.
Я невольно улыбнулся при одной только мысли о том, чтобы быть чьим-то мужем, но в то же время, мне даже нравилось, как это звучало. Если уж я мог позаботиться о своей собственной семье все это время, с тем, чтобы заботиться всего об одной девушке, я уж точно бы справился. Придется, конечно, подождать еще три года до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать и нам официально можно будет жениться, но мы же всё равно будем обручены, так что не будет ничего такого в том, что мы начнем спать вместе? Я ведь всё равно не разорву помолвку… Да и не мог я никого другого представить на её месте.
Моя улыбка стала еще шире при мысли о том, как вытянутся лица у моих одноклассников, когда я объявлю им о своей помолвке. У большинства из них не было еще даже подружки. А затем мне вдруг вспомнились слова отца: «Не смей больше приближаться к этой еврейке!» Ну что ж, значит, придется ему смириться с моим выбором. Я уже не был ребенком, кому можно было что-то запрещать. К тому же, я был уверен, что со временем он узнает поближе и полюбит её и её семью. Я надеялся, что он поймет.
— Как я понимаю, ваши отношения были немного более личными, чем просто шефа и его подчиненной?
«Нарыл всё же где-то на нее досье, сукин ты сын. Не мог оставить её в покое, да?»
Я не удосужился открыть глаз по двум причинам: во-первых, даже обычный солнечный свет вызывал у меня сильнейшую мигрень, а во-вторых, вид доктора Гилберта удваивал эту мигрень, даже когда он молчал. Иногда он просто стоял вот так у моей кровати, пристально уставившись на меня, пока я притворялся спящим или без сознания. Бог его знает, чего он так на меня смотрел. Может, думал о том, чтобы придавить мне лицо подушкой пока никого рядом не было, чтобы отомстить за все, что я сделал с Австрией и его народом в частности. Я бы его даже не винил.