Долгосрочные побочные эффекты нового и так высоко эффективного оружия, стали для моего отца новой реальностью, с которой ему пришлось жить до конца своих дней. Даже самая легкая простуда в его случае сразу же обращалась в жесточайший бронхит, а сигаретный дым стал его худшим врагом. Он поначалу отказался наотрез бросать свою любимую привычку, но после нескончаемых упреков моей матери в том, как бессмысленно было выживать на войне только чтобы убить себя чем-то настолько глупым как сигареты, он наконец выбросил свою последнюю пачку даже не опустошив её.
— О чем ты таком говоришь, Хьюго? — товарищ моего отца по его «политическому кругу», как Далия это называла, взглянул на него вопросительно, слегка хмурясь. — Нас хотя бы не обложили репарациями так, как германский рейх. Да, мы потеряли Венгрию, наша империя распалась, нам пришлось пойти на кое-какие территориальные уступки союзникам, нам не позволено больше формировать коалиции ни с одной страной в течение тридцати лет, но подумай вот о чем: им-то всё же пришлось хуже! Сумма наших репарации перед союзниками и сравниться не сможет с тем, что немцам платить придется. И не забывай, что это мы, Австро-Венгрия, кто все это развязал в самом начале. Можно считать, что нам еще повезло, друг мой.
— Повезло?! — отец подался вперед, не веря своим ушам. — Повезло, говоришь?! Дай-ка я тебе сейчас расскажу, как мне повезло, Альфред. Я провел четыре года в траншеях, ползая на четвереньках по большей части, потому как высунешь голову — и мозги твои станут украшением на противоположной стене в ту же секунду, я видел, как такое случалось столько раз, что даже привык со временем. Я спал в грязи, в глине, застывая в сугробе, задыхаясь в нестерпимой жаре, со вшами, что жрали меня заживо, с обмороженными пальцами рук и ног, питаясь дрянью, которую я бы свиньям на ферме постыдился дать, и все ради чего?! Чтобы вернуться домой как кто? Герой войны? Так вот, никому никакого дела нет, Альфред, а знаешь почему? Потому, что мы проиграли. Нет героев среди проигравших. А теперь у моего правительства нет денег, чтобы заплатить мне за мою службу.
Альфред опустил глаза, а отец откинулся на стуле и снова с видимым усилием затянулся. Даже мне было как-то неловко, что он вот так в открытую нападал на своего товарища, но у отца на то были свои причины. Дело было в том, что Альфред страдал от осложнений после перенесенного в детстве полиомиелита, что оставил его хромым на одну ногу. Австрийская армия всегда гордилась тем, что с легкостью отказывала в службе любому, кто не обладал достаточной физической силой; но, думается мне, Альфред очень даже с облегчением отнесся к тому факту, что его признали непригодным к службе. Отец же, по возвращении с фронта, с презрением относился ко всем, кто не выполнил свой священный долг перед Родиной, не важно какие там были обстоятельства.
— Повезло. Да мне стыдно признать, что моему пятнадцатилетнему сыну, — он продолжил ядовитым тоном, указывая на меня, сидящего на стуле в углу и усердно пытающегося слиться со стеной, — приходится теперь учить маленьких детей, чтобы помочь мне встать на ноги и снова открыть свою контору. А ты смеешь говорить, что нам повезло?!
В этот раз Альфред ничего не ответил. Ему было слишком совестно возразить что бы то ни было моему отцу, просто из-за того, что он не был с ним на фронте. И, к тому же, потому как он остался в Линце, ему удалось неплохо заработать, пока большая часть мужского населения несла службу в армии. Двое других отцовских товарищей также были из одной с ним роты, и потому они молча закивали, запивая свое крайнее недовольство ситуацией дешевейшим портвейном, какой мать только сумела достать.
Как только отец переступил порог, вернувшись с фронта, он стоял без движения несколько минут, разглядывая мое лицо и не в силах осмыслить факт, что он ушел, оставив меня ребенком, а вернулся к молодому парню ростом с него. С тех пор он настоял, чтобы я начал ходить с ним на все его политические собрания или сидеть в их кругу, когда он переносил эти собрания к нам в дом. Я всегда считал все их политические беседы развлечением стариков (моему отцу было всего сорок три, но что можно было спрашивать с подростка моего возраста?) и с куда большей радостью предпочел бы проводить время с друзьями, но отец слушать ничего не хотел.