— Мы не проиграли, Хьюго, — прорычал один из них, Людвиг, здоровенный солдат все еще гордо носящий старую имперскую униформу, — не проиграли мы ту войну.
— Точно, не проиграли. — Еще один их товарищ, Пауль, сощурил глаза, разглядывая свой стакан с портвейном, в задумчивости подкручивая край своих черных усов. — Мы глубоко вторглись на французскую территорию. Мы купали их в иприте, мы заставили их бежать, поджав хвосты вместе с их дружками-англичанами, у нас и танков было больше и самолеты наши были лучше. И вдруг, перемирие? Договор о капитуляции? И на их условиях?! И это мы — проигравшие?! Как это, интересно, произошло?!
— Прекрасно известно, как это произошло. — Отец допил свой стакан залпом и снова потянулся за бутылкой. — Это все вина этих жидов. Это они все спланировали с самого начала. Они прекрасно знали, чем все закончится. Они это все закончили. Мы-то войну выигрывали.
— Как это так, отец? — я подал голос впервые за вечер и то только потому, что никак не мог взять в толк, что он такое говорил.
— Как так? — отец повернулся ко мне. — А я тебе сейчас расскажу, как, сынок. Ну-ка, подвигай стул поближе и налей-ка себе стаканчик. Ты же уже не ребенок, пора и тебе узнать, как все в мире устроено.
Я послушно занял место между ним и Альфредом, который, казалось, вздохнул с облегчением, что внимание переключилось с него на кого-то другого.
— Видишь ли, Эрнст, есть такая вещь, что называется всемирным заговором мирового еврейства. — Отец пристально на меня посмотрел. — Вот как ты думаешь, кто управляет нашей страной?
— Правительство. — Я пожал плечами над вполне очевидным ответом, который, однако, к моему большому удивлению, был встречен смешками моего отца и его товарищей.
— Это то, во что они хотят заставить тебя поверить, сын. На самом же деле, наше правительство контролируют жиды.
— Что-то я не припомню ни одного еврея в правительственных кругах. — Я снова возразил, не очень-то веря его словам.
— Нет, Эрнст, это все намного обширнее и запутаннее, сеть заговора этих кровососов. Гнездо их находится на Уолл-стрит, это там, где все эти денежные мешки заседают и решают судьбы целых стран и народов, через экономику. В Америке они все засели, понимаешь? А оттуда они качают последние кровные деньги разорённых ими же империй, прямиком к себе в бездонные карманы. Пауль все верно сказал, мы выигрывали эту войну. И вдруг, откуда ни возьмись, договор о капитуляции? Чушь собачья. Всем прекрасно известно, что это они, американские жиды, кто проплатил нашему правительству за подписание этой капитуляции. Нас предали, Эрнст. Воткнули нож прямиком в спину. А теперь они все хотят у нас забрать до последнего, через репарации, и через земли, что отняли, и через наших братьев в Германии, с которыми не позволяют нам больше объединиться… Одно только они у нас забрать не смогут — нашу гордость.
Звон бокалов, сопровождаемый одобрительными замечаниями, последовал за его речью. Отец сделал несколько больших глотков, я же только пригубил отвратительный терпкий напиток.
— А знаешь, какое самое прямое доказательство их злых умыслов, сын? Тот факт, что они запретили нам объединиться с Веймарской республикой. Но мы-то народ одной крови, великий германский народ, происходящий из одного места и разделяющий один язык, историю и традиции. Мы — их самая большая угроза. Потому-то они и хотят разделить нас, чтобы проще расправиться было, заморить нас всех голодом.
— Отец, мне всё же кажется крайне маловероятным, что американским евреям есть дело до того, что мы тут себе делаем, в Европе. Если они уже и так богаты, как ты говоришь, и живут за океан от нас, как мы можем им быть угрозой? Мне вся эта теория кажется слишком уж притянутой за уши.
— За уши, говоришь? — Отец выгнул бровь и хмыкнул. — В таком случае, я приведу пример попроще, чтобы ты усвоил наконец, что они — гнилая нация, которая только и ждет, чтобы мы сломались под их гнетом, чтобы совсем захватить власть в нашей стране. Помнишь ту еврейку, с которой ты чуть не подружился в школе?
Я молча кивнул, не отрывая взгляда от моего стакана. Отец и так-то евреев не особо жаловал, а с тех пор как вернулся с фронта, и вовсе стал совсем другим человеком, уже открыто обвинявшим их во всех смертных грехах на каждом углу. Не стоило и говорить, что мои отношения с Далией оставались в секрете, если, конечно, я не хотел оказаться на улице в ближайшем будущем.
— Ответь-ка мне вот на какой вопрос, Эрнст: чем занимался её отец, добрый и процветающий доктор Кацман, все то время, пока нас уничтожали сотнями? Ты должно быть знаешь ответ на этот вопрос, потому как сам видел его новую, сияющую вывеску над конторой, когда мы пытались своими руками перекрасить свою, так как не можем позволить услуги мастера? Кацман абсолютно здоров, но тем не менее, пока мы выполняли свой долг, он кормился нашей кровью. Как, ты спросишь? А очень просто. Он остался одним из немногих адвокатов в Линце, после того как все австрийские ушли на фронт. И в то время, как моя жена как и многие другие набирали по две или даже три жалкие работы, пытаясь прокормить свою семью, он набивал себе карманы деньгами. Спорить готов, Кацманы ни разу не испытали недостатка в продовольствии, когда ты, твоя мать и братья шли спать голодными. Спорить готов, что они собирали роскошный стол каждый шабат, Кацманы. Спорить готов, что это на наши деньги он купил себе новехонькую машину, на которой он сейчас разъезжает. А теперь взгляни на нас — половина наших женщин овдовели, оставшись без гроша с несколькими детьми на руках. Я до сих пор ношу в себе несколько осколков от гранаты, а они только раздобрели и разбогатели. А вот теперь скажи мне, Эрнст, притянуто-ли это за уши?