Не было, конечно, никакой еврейской крови в нашей семье, и быть не могло. Мои предки жили здесь, в северном альпийском регионе Австрии, сколько я помнил, а тогда никаких евреев тут не было. Они только начали появляться тут около пятидесяти лет назад в поисках лучших условий, сбегая от погромов, инициированных государством, в Польше и России.
Они были очень трудолюбивым народом, евреи. И очень умными. Они изучили наш язык и наши профессии, и вскоре полностью ассимилировались в нашем обществе. Некоторые из них, я говорю о нерелигиозных евреях, даже приняли протестантизм и католичество, и стали почти неотличимыми от нас. Но это были те, другие, что с упорством держались за свою веру и традиции, что вызывали нелюбовь и медленное отвержение местного населения. Мне было всего семь, но я уже тогда знал, что получу хорошую взбучку от отца, если только он заметит, как я разговариваю с ортодоксальным еврейским мальчиком, что жил по соседству. Жаль, что он был единственным ребенком моего возраста, который жил поблизости. Вот так мне и приходилось проводить свои дни, свисая с дерева или помогая матери по дому, вместо того, чтобы играть с ним.
— Когда мы едем в Линц? — я взглянул на отца, жуя мой шницель.
— Не говори с набитым ртом, молодой человек. В следующем месяце, как раз, чтобы тебе начать школу. Местная школа для фермерских детей, а я хочу вырастить что-то приличное из вас двоих.
Мой отец взял кусок хлеба с тарелки и принялся намазывать его маслом. Я не отрываясь наблюдал, как стальные мышцы перекатывались под его загорелой кожей из-под закатанных рукавов. Адвокат или нет, но в свой выходной он всегда помогал моей матери по хозяйству: косил траву вокруг дома, чинил крышу или забор, в общем, занимался тем, что хрупкой женщине было не под силу. Он делал это все играючи, с легкостью, ухмыляясь моему восхищенному взгляду. Он был очень высоким мужчиной, мой отец, и сильным, как бык. Тогда я и мечтать не мог, чтобы вырасти таким же высоким, как он. В результате я перерос его на двенадцать сантиметров.
— Я буду ходить в школу в Линце?
— Да, оба ты и Вернер, когда он подрастет, — отец подмигнул моему младшему брату. — Тереза, подрежь и Вернеру волосы, они слишком длинные для мальчика его возраста.
— Но они оба такие хорошенькие с длинными волосами, — моя мать улыбнулась мне и моему брату.
— Они не должны быть «хорошенькими», они же не девчонки! Они мальчики, так сделай их, пожалуйста, похожими на мальчиков.
— Я подрежу им волосы перед отъездом, любимый.
— Просто сделай так, чтобы Эрнст выглядел как нужно для школы. Линц известен качеством своего образования и культуры по всей Австрии. Я хочу, чтобы мой сын получил как можно лучшее образование, но для начала было бы хорошо, если бы местные мальчишки его не побили за то, что он выглядит, как девчонка.
— Я же сказала, я подрежу ему волосы, Хьюго. Обещаю.
Но я уже их не слушал. Я старался как можно быстрее прожевать свой обед, чтобы поскорее вернуться к птичьему гнезду и маленьким птенцам. Может, мне удастся подобраться к ним поближе и погладить их мягкий пух… Нет, этого делать нельзя, иначе их мать учует чужой запах и выбросит их из гнезда. Я просто посмотрю на них. Принесу им червячка или муху, если получится что-то поймать. Но птенцов я не трону.
Я бы никогда не посмел навредить кому-то беззащитному. Однажды летом мой дед Карл поручил мне сбегать на край фермы и посмотреть, не попался ли заяц в ловушку, чтобы бабушка потом могла сделать вкуснейшее рагу на ужин. Меня просто распирало от гордости, что мне поручили такое взрослое и ответственное задание, и от того, что в руке я сжимал самый что ни на есть настоящий, преострый нож, которым я должен был срезать петлю с кроличьей лапы, что держала его на месте. Я вышагивал по высокой траве, размахивая ножом направо и налево, сгорая от желания сделать так, чтобы мой дед гордился мной.
А потом я увидел его. Серого, лопоухого зайца с печальными, черными глазками-бусинками, дрожащего при виде меня, его палача. И присел на корточки рядом с перепуганным до смерти животным, и в ужасе задохнулся, заметив, как серая шерстка на задней лапке была вся покрыта кровью от его безрезультатных попыток высвободить себя из пут. Сдерживая слезы вместе с отвращением при виде уродливой раны, я как можно осторожнее просунул нож между тонкой проволокой и его лапкой. Мне наконец удалось высвободить бедное животное, но он так и остался сидеть на месте, все еще дрожа, все еще глядя на меня своими несчастными, измученными глазами, боясь пошевелиться, не предпринимая никаких попыток спасти свою жизнь.