«Ну и к чёрту эту Далию в таком случае», — я принял судьбоносное решение в тот вечер, наклонился и поцеловал Мелиту, из какого-то детского протеста.
Она снова сверкнула всеми своими ровными зубками в ответ и покачала головой.
— Раз уж хочешь целовать меня, целуй, как мужчина, а не как мой младший брат бы меня чмокнул.
Я выбросил недокуренную сигарету и притянул её лицо к себе. Она с готовностью приоткрыла губы, когда я накрыл её рот своим, и прижалась ко мне всем телом, пропуская мои волосы на затылке сквозь тонкие пальцы, другой рукой обнимая меня за спину под расстегнутым пальто. Я целовал её так бесстыдно прямо посреди улицы, потому что отказывался признавать, что мне дело было до того, что я недавно потерял лучшего друга, а возможно, и первую любовь. Я отказывался признавать, что я скучал по своей старой, невинной жизни до войны, до всей этой бедности, до всего этого бардака. К счастью, я нашел новых друзей, которые сразу же приняли меня в свой круг, и новую девушку, которая сама хотела, чтобы я целовал её без всякого притворства и не собираясь стыдить меня после, которая и вовсе смеялась над религией. «Ну и кому вообще нужна какая-то еврейка?» — я снова подумал с обидой и стиснул Мелиту в объятиях еще крепче, целуя её еще глубже. Когда мы наконец закончили, она улыбнулась мне хитрющими глазами и стерла свою размазанную помаду с моих губ большим пальцем.
— А вот это ты определенно делал раньше. — Она захихикала. — Мне пора идти, но я увижу тебя в следующую пятницу, да?
Я кивнул и спросил, не нужно ли было проводить её до дома. На это она только рассмеялась и достала из кармана самый что ни на есть настоящий пистолет.
— Думаю, я сама могу прекрасно о себе позаботиться, прелесть моя. Но спасибо за предложение.
— Где ты это достала? Ношение оружия запрещено новым Версальским договором.
— Плевала я на договор!
С этими словами Мелита подмигнула мне, снова хитро ухмыльнулась и зашагала прочь, её уверенные шаги постепенно звучали все тише и тише вдалеке. Я все еще смотрел в том направлении, где она вскоре исчезла, когда мой отец неожиданно хлопнул меня по плечу и взъерошил мои волосы, выражая крайне несвойственную ему привязанность.
— Вот так ночка, да, сын?
Ну и ночка это была, думал я, медленно прожевывая кусок безвкусного хлеба и невидящим взглядом уставившись сквозь Артура Сейсс-Инкварта, моего бывшего австрийского начальника, сидящего сейчас напротив меня в тюремной столовой. Судьи объявили перерыв, но мысли мои сейчас были очень далеко от слушаний. Он должно быть окликнул меня несколько раз, пока не решил тронуть меня за руку, в надежде привлечь мое внимание. Я наконец заставил себя сконцентрироваться на Сейсс-Инкварте и снова подумал, как же сильно он сдал и постарел даже что ли за последние полгода. Да кого я вообще-то обманывал? Я наверняка выглядел не лучше, особенно теперь, когда я снова был болен.
— Что вы думаете по этому поводу? — осторожно спросил он, бросая короткий взгляд в сторону военных полицейских, что стояли невдалеке, лениво прислонившись к стене и о чем-то между собой болтали.
— О чем вы? — переспросил я, запивая остатки хлеба кофе.
Выражение «вода с глиной» вообще-то лучше бы описало и консистенцию, и вкус этого так называемого напитка. По крайней мере, я не помню, чтобы мне приходилось прочищать горло минут десять после настоящего, бразильского кофе, который я пил раньше. Кофе всегда вызывал воспоминания о ней, моей Аннализе. Она всегда заваривала его лучше всех, а может, это было то, как она наливала мне его в фарфоровую чашку особым образом, с мягкой улыбкой и наклоняясь ближе, чем было положено этикетом. «Прошу вас, господин группенфюрер. Скажите, если кофе слишком горячий, я вам еще добавлю сливок». Я невольно потряс головой, отгоняя воспоминания и попытался сфокусировать внимание на том, что спрашивал Сейсс-Инкварт.
— Тот чарт, что они сегодня демонстрировали, с концентрационными лагерями. Вы думаете, у нас действительно было так много? Мне это показалось немного преувеличенным…