— Нет, конечно не было. Я не знаю, откуда они вообще взяли эту карту.
— Я вашему мнению доверяю больше, чем их. Вам лучше знать.
Он аккуратно подцепил еще одну ложку каши и беззвучно её проглотил. Я улыбнулся уголком рта. Мне было искренне жаль его, одного из немногих бывших лидеров Третьего рейха, кто еще со мной разговаривал. Сейсс-Инкварт всегда сидел так неестественно прямо, как будто он был приглашен на ужин к самому Фюреру, а не в тюремную столовую с поцарапанной алюминиевой посудой. Я повозил ложкой в каше, не испытывая ни малейшего желания съесть хоть немного, пусть и до ужина больше ничего не дадут.
— Почему? — я тихо усмехнулся, откладывая ложку в сторону. — Вы же по сути были министром без портфеля. Ваша позиция была намного выше моей. Почему же вы говорите, что мне лучше знать?
— Я не занимался лагерями. — Сейсс-Инкварт опустил глаза под твердым взглядом Йодля, что делил с нами сегодня стол. Бывшие генералы Вермахта пытались обособиться от нас, «настоящих преступников», как только могли, придерживаясь теории, что они-то были «честными и благородными офицерами», и ни сном ни духом не слышали ни о каких военных преступлениях. Ну конечно. «Единственный, кто действительно не был ни в чем виноват — Эрвин Роммель — тот был уже давно мертв», — хотелось мне крикнуть в их надменные лица. Они и так-то меня по большому счёту игнорировали, так что бы изменилось, если бы они и вовсе перестали со мной разговаривать?
— И я не занимался, — честно ответил я и добавил с ухмылкой: — Пусть «звезды и полосы» и пытаются всех так усердно убедить в обратном.
— А я думал… РСХА… — Сейсс-Инкварт осторожно взглянул на меня сквозь толстые линзы очков, стараясь задать вопрос и не обидеть меня в то же время.
— Освальд Поль, не РСХА. Это он заведовал системой. Ну и рейхсфюрер, естественно.
— Естественно. — Он послушно кивнул, с легкостью принимая на веру мои слова и даже не пытаясь их оспорить.
Я грустно улыбнулся, размышляя над тем, как никто из нас не мог оспорить то, что говорил другой, просто потому, что мы понятия не имели, чем эти другие занимались. Да, у нас была четко структурированная иерархия, но мы знали только имя того, кому мы должны были докладывать и тех, кто должен были докладывать нам, в нашем собственном отделе. Когда же речь заходила о соседних отделах, мы имели такое же представление об их деятельности и о том, кто за что отвечал, как какой-нибудь Ганс на улице. Гейдрих даже приказ издал, согласно которому это было подсудным делом — совать свой нос в дела чужих департаментов.
Я невольно сглотнул и содрогнулся при его имени, которое отказывалось покидать мои мысли с той самой ночи, когда им снова пришлось меня госпитализировать, с повторным случаем мозгового кровотечения. Я увидел его снова той ночью, человека, в чьем убийстве я был замешан и чья смерть впервые сблизила меня и Аннализу.
Я проснулся посреди ночи из-за жуткого холода, сковавшего мне ноги, открыл глаза, чтобы поправить одеяло и увидел его, бывшего шефа РСХА, сидящего у меня в ногах с кривой насмешкой на белом лице и таращащегося на меня своими ледяными глазами, светящимися в темноте. Обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих. Я осторожно сел и медленно подтянул к себе ноги, подальше от призрака в черной униформе, который очень даже удобно разместился на моей кровати. Я поймал себя на мысли, что или это удар сделал что-то с моим мозгом, или же я был настолько издерган и голоден, что у меня начались галлюцинации.
— Я не плод твоего воображения, и нет, ты пока еще не свихнулся, — мертвец хмыкнул и театральным жестом пригладил свои идеально уложенные платиновые волосы. — Я и вправду здесь.
— Сам факт, что ты сейчас это говоришь, доказывает, что я очень даже наверняка свихнулся, — заметил я и глянул на дверь, возле которой охранник всегда стоял на посту. «Ну и хорошо. Сейчас услышит, как я тут сам с собой беседую, доложит Гилберту и запрут меня вместе с остальными психами. Повезло еще, что рейх распался, а то бы те быстренько меня усыпили, как больную собаку».
— И надо было, еще в тридцать восьмом, сразу после Аншлюса. Человечество было бы нам премного благодарно. — Гейдрих фыркнул, снова отвечая на мои невысказанные мысли.
— Зачем пришел? — устало поинтересовался я.
— Посмотреть, как ты страдаешь в одиночестве, пока они тебя не вздернут в конце концов, как ты того заслуживаешь.
— Все еще злобу держишь за то, что организовал на тебя покушение? — я спросил противно приторным тоном.
Мертвый Гейдрих рассмеялся своим противным высоким голосом, который раньше всегда раздражал меня до безумия, как его раздражал мой австрийский акцент.