— А это не было для вас немного… унизительно? — агент Фостер поинтересовался, пряча улыбку.
— Унизительно? — рассмеялся я. — Не более унизительно, чем для вас сходить к обычному врачу на обследование. Мы не считали это чем-то из ряда вон выходящим. Все через это проходили.
— Так вы оказались в рядах СС только потому, что Зепп Дитрих заметил вас по чистейшему совпадению?
— Верьте или нет. — Я снова рассмеялся. — Теперь понимаете, что я имел в виду, когда сказал, что мне везло, как утопленнику? Я попросту не мог отклонить его предложение. А после того дня все изменилось.
После того дня все изменилось. Дня, когда мне выдали новую униформу, рационную карточку и приняли мою клятву верности. Было что-то невероятно волнующее, пугающее, священное и загадочное в самом ритуале посвящения, когда нас, новых членов элитных СС, тщательно отобранных нашими лидерами, построили на плацу перед верховным зданием СС, ярко освящённым огнями сотен факелов, и когда к нам обратились сам рейхсфюрер СС Гиммлер и Зепп Дитрих — наши новые хозяева. Но не им мы принесли той ночью священную клятву верности, а нашему новому верховному лидеру, кого мы боялись и чтили, как какую-то высшую силу, посланную самим Богом на землю, чтобы возродить Германию, как Финикса, из пепла унижения и отчаяния — это Адольфу Гитлеру мы поклялись в ту ночь посвятить свои жизни, и принести их в жертву ради него, если бы это потребовалось.
Лидер нашей роты вызывал нас по двое, потому как только двое могли принести клятву одновременно, совсем не как в прежние времена, когда главнокомандующие принимали присягу сразу чуть ли не у целого полка. Это тоже делалось с определенной целью: нас было еще очень мало, избранных служить самому фюреру, и наши командиры сделали так, чтобы мы поняли и оценили величайшее доверие, оказанное нам. Первые СС были сформированы в 1925; мой же номер был всего 13039. Всего чуть больше тринадцати тысяч были признаны достойными быть принятыми в ряды одетых сплошь в черное СС, в течение шести лет.
Сияющая улыбка переполняющей меня гордости от того, что я стал частью чего-то настолько грандиозного, не покидала моего лица все то время, пока рейхсфюрер произносил вступительную речь. Дома, в Австрии, мы довольствовались только слухами о них, читали о них, но они тем не менее всегда оставались чем-то таким же загадочным, как мифический Атлантис для нас — элитный режимент, подчинявшийся непосредственно Адольфу Гитлеру. Когда наконец назвали мое имя, вместе с моим новым товарищем, мы выступили вперед и заняли позиции друг напротив друга, перед лидером нашего режимента, который держал сложенный флаг с кроваво-красной в свете факелов свастикой, и огонь от новой, только что зародившейся во мне слепой преданности отразился и в его глазах. С благоговением мы дотронулись одной рукой до священного флага, подняли правую вверх, и принесли клятву, которая навеки связывала нас абсолютной верностью нашему фюреру, Адольфу Гитлеру, и нарушение которой каралось смертью. Мы поклялись защищать и последовать за ним даже в небытие, и многие из нас впоследствии там и сгинули.
— Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как лидеру германского рейха, в верности и храбрости. Я клянусь тебе и лидерам, что ты назначил для меня, абсолютной верности до самой смерти. Да поможет мне Бог, — наши голоса закончили в унисон, сверкающие глаза смотрят друг в друга как на новообретенную семью. Да, после того дня все изменилось.
Мелита — моя подруга, поверенная и любовница, которая наотрез отказалась когда-либо выходить замуж, чтобы не привязывать себя к кухне, детям и «прислуживать какому-то недоноску», как она это называла, встречалась со мной, когда я не был занят работой в конторе отца или не ездил в Германию по своим новым делам. Она закончила свой медицинский факультет и теперь работала единственной женщиной-психиатром в Линце, мечтая о временах, когда Германия и Австрия наконец воссоединятся, чтобы начать работать там. Членом партии она стала еще раньше меня.
Мелита со своей обычной игривой ухмылкой наблюдала, как я примерял новую форму перед зеркалом квартиры, что я недавно начал снимать.
— Как же тебе идет, с ума можно сойти! Все девчонки должно быть так к тебе на шею и вешаются.
— Немецкие девчонки, — улыбнулся я в ответ. — Это все еще незаконно, носить эту форму в Австрии.
— А жаль. — Она встала с софы и подошла ко мне, обнимая меня сзади и прижимаясь виском в моему плечу. — Я бы была не против, если бы такие красавчики, как ты, расхаживали везде в форме.