— Правда? А мне вот показалось, что вы довольно близко знакомы.
— Сарказм — это моя привилегия, фрау Фридманн.
— И что теперь, у вас на него монополия?
Я состроил лицо в ответ на её очередную остроумную ремарку, и она немедленно ответила мне тем же. Я рассмеялся и протянул руку за её пальто.
— Так что там за история с кошкой? И как её, кстати, зовут? — Аннализа спросила, как только мы сели за мой письменный стол, Аннализа напротив, а кошка на моих коленях.
— У нее нет имени. Говорю же, она не моя. Она просто… Временно снимает место.
— Снимает место? — Аннализа не смогла сдержать улыбки, когда кошка встала на задние лапы и, не обращая ни на кого вокруг внимания, потерлась лицом о мой подбородок. — Больше похоже на то, что она живет тут на правах полноправной хозяйки. И мне лучше к вам теперь и вовсе не приближаться, а то еще глаза выцарапает. Она, похоже, очень ревнива.
— С чего вы решили? — я искренне удивился.
— Посмотрите только, как она метит свою территорию. — Аннализа провела рукой у себя по шее, имитируя то, как кошка терлась об меня головой. — Она специально оставляет на вас свой запах, чтобы никакая другая особа женского пола и близко не подошла.
Я тут же схватил кошку и опустил её на пол.
— Нельзя так делать! Плохая киса! Нельзя!
Моя секретарша расхохоталась.
— И всё же, откуда вы её взяли?
— Ниоткуда. Она просто… сидела однажды под дверью, когда я вернулся с работы. Я налил ей молока и подумал, что она попьет и уйдет. А потом началась жуткая метель. После полуночи уже наверное я вспомнил, что не забрал миску снаружи. Я открыл дверь, а она всё так и сидела там, уже почти вся заметенная снегом. Ну я подобрал её, естественно, обтер её полотенцем, отогрел и оставил на ночь в доме. На следующее утро я покормил её и выпустил, когда сам уходил. Но когда я вернулся вечером, она снова была под дверью, ждала меня. Я снова её впустил на ночь… Снег шел почти каждую ночь, не мог же я её на улице оставить! Она бы замерзла насмерть!
— Сейчас апрель, герр группенфюрер. Снега не было уже больше месяца.
Я взглянул на нее и увидел, как она закрывает рот рукой, пытаясь сдержать смех.
— Ну хорошо! Похоже, у меня теперь есть кошка, фрау Фридманн! — снова проворчал я, пытаясь сам не улыбаться.
— Я просто… Никогда не думала, что вы такой кошатник, — проговорила она между едва сдерживаемыми смешками.
— Знаете что? Никакой я не кошатник! Я страшный человек! Я шеф РСХА! Я шеф гестапо! — моя речь была бесцеремонно нарушена кошкой, которая снова запрыгнула ко мне на колени, а оттуда и на плечо, удобно располагаясь вокруг моей шеи.
Аннализа хохотала уже в голос.
— О да, вы такой страшный, что просто держись! Даже кошка вон боится!
Пытаясь собрать остатки моего давно потерянного чувства собственного достоинства, я опустил глаза и тихо попросил:
— Хоть в офисе никому не рассказывайте.
— Не расскажу, герр группенфюрер, — отозвалась она, глядя на меня с улыбкой.
Глава 11
— Хайль Гитлер, группенфюрер! — Я отсалютовал Зеппу Дитриху и замер по стойке смирно, пока он смотрел на меня с улыбкой на лице.
— Вижу, хорошо тебя вымуштровали, да? — спросил он, встав из-за массивного стола из красного дерева. Он обошел меня по кругу, оглядывая меня также, как фермеры в Райде обычно оглядывали лошадь, что собирались купить. — Да уж, армия тебе явно пошла на пользу. Такая разница с первой нашей встречи! Салютуешь, как надо, стоишь навытяжку… Хорошо, очень хорошо. Я всегда говорил, тренировка и дисциплина — это самое главное.
Я ничего не ответил и продолжал смотреть прямо перед собой, как и положено было уставом. Он был прав, нас действительно хорошо вымуштровали наши командиры, и физически, и идеологически; и не давали нам отдыха до тех пор, пока все мы не маршировали, говорили и выглядели совершенно безупречно и как единый организм, так что когда мы одевали свои формы и ходили строем по плацу, невозможно было отличить одного от другого.
Они проверяли наши униформы и личное оружие каждое утро перед учениями, с тщательнейшей педантичностью поправляя кому-то ремень, если тот был на два сантиметра выше или ниже, чем положено. Они осматривали наши лица, чтобы убедиться, что мы все были чисто выбриты; они заставляли нас показывать им руки, чтобы они видели какими чистыми и ухоженными они были; они даже волосы наши проверяли и посылали нас к парикмахеру каждые две недели, чтобы подравнивать их до желаемой длины.