— А не то «что?»
Вся троица уже окружила меня, но по крайней мере девочка теперь была свободна, и она быстро воспользовалась ситуацией, подобрала длинную юбку и побежала подальше от двора школы для девочек, соседствующей с нашей школой для мальчиков.
— А не то я тебя побью хорошенько! — Я вздернул подбородок в подтверждение своих намерений, хотя в реальности понятия не имел, как нужно правильно наносить удар.
— Ты меня побьешь, малолетний ты засранец? — с этими словами он пихнул меня в грудь, и я невольно шагнул назад, едва сохранив равновесие.
— Правильно, покажи ему, Барни!
Двое его дружков начали свистеть и подначивать своего вожака, отступая по сторонам и давая ему пространство для движения. Небольшая группа школьников уже начала собираться вокруг нас, предчувствуя скорую драку.
— Ты меня побьешь?! — старший снова пихнул меня в грудь, но в этот раз я не только не отступил, но еще и пихнул его в ответ, да с такой силой, что он пошатнулся, отступая назад, споткнулся о камень и упал на землю.
Тогда-то я впервые и испытал это, то, о чем моя мать и бабушка всегда говорили с таким осуждением, как будто это было своего рода проклятьем на нашем клане — знаменитый приступ бешенства Кальтенбруннеров. Именно это самое «проклятье» и заставляло всех окружающих бояться мужчин нашей семьи и быстро ретироваться при первых же признаках приближающегося шторма. Как я выяснил позже в тот день, это была явно не приятная картина.
Я ничего уже вокруг не слышал кроме собственной крови, бешено пульсирующей в ушах. Ослепленный необузданным гневом, я набросился на свою жертву, все еще распростертую на земле и глядящую на меня во все глаза, полные ужаса. В тот момент никаких других мыслей больше не осталось, кроме одной: я хотел его убить. Физически уничтожить. Заставить его перестать дышать.
Мои кулаки делали работу сами по себе, в то время как мой мозг при этом вряд ли осознавал, что происходит. А как только я почуял металлический запах крови из его разбитого носа и губ, моя злость только утроилась, и теперь даже его друзья не могли оттащить меня от стонущего школьника. Только когда директор выбежал на крики и оттащил меня, все еще размахивающего кулаками направо и налево, от моего избитого соперника, тот был спасен.
Не осознавая, кто держал меня за шиворот, я замахнулся и на директора тоже, едва не попав ему в челюсть. После этого я немедленно получил пару хороших пинков и подзатыльников, а когда он притащил меня наконец в свой кабинет за ухо, директор решил проучить меня еще и указкой вдоль спины, чтобы впредь знал, как замахиваться на старших.
Я совершенно не чувствовал боли, когда он меня бил. По правде говоря, я даже улыбался при мысли, что я только что победил в своей самой первой драке, впервые осознавая, какую недетскую силу я имел с своих еще маленьких руках. Я вдруг почувствовал себя сильным и непобедимым, и это было крайне приятное чувство.
— Ты что, смеешься?! Ты смеешь смеяться надо мной?! — голос директора звучал где-то очень далеко, пока я парил где-то над своим телом, купаясь в какой-то необъяснимой эйфории. — Ты хоть видел, что ты сотворил с лицом бедного мальчика?! Да его собственная мать теперь не узнает! Вот подожди, сейчас придёт твой отец, он тебе задаст трепку!
Однако, мой отец, который почти бежал всю дорогу от своей адвокатской конторы после того, как один из школьников, посланный директором, передал ему его сообщение, не спешил встать на сторону главы школы.
— Мой сын прекрасно воспитан. Я сам могу ручаться, что вырастил его хорошим, послушным и уважительным молодым человеком. Он бы никогда не начал драки без веской на то причины. — Отец повернулся ко мне, сидящему на одном из скрипучих венских стульев. — Эрнст, почему ты развязал драку?
— Я ничего не развязывал, — честно ответил я. — Это он первый начал. Он и его друзья приставали к одной из девочек из соседней школы, задирали ей юбку и дергали за кофту, ну я им и сказал, чтобы оставили её в покое. Тогда он меня пихнул. Ну я и пихнул его в ответ. Он упал… А потом…
Я едва помнил, что было потом, и только взглянул на свои руки, все еще покрытые тонким слоем засохшей крови.
— Значит, мой сын вступается за девочку, бьет зачинщика, и вы хотите его за это исключить?! За то, что он помог защитить слабую, беззащитную девочку от хулигана? Но это же единственно правильное, что он мог сделать в этой ситуации! И, простите за сравнение, но что если мы представим, что ваша дочь или жена оказывается окруженной на улице какими-нибудь подонками с Бог знает какими намерениями, разве вы бы не пожелали, чтобы кто-то защитил их и проучил их обидчиков? Или вы бы предпочли отпустить преступников безнаказанными?