Нет, Генрих Фридманн был образцовым подчинённым; всегда готовый в срок с очередным докладом, всегда имеющий ответ на любой вопрос, всегда беспрекословно следовавший всем указаниям, но и не боявшийся высказать свои мысли, если считал, что его путь решения проблемы был лучше. Обычно, я таким вот умникам отвечал что-то вроде «плевал я на твое мнение, будешь делать все, как я скажу», но никогда почему-то не мог ему такого сказать. Я и обругать-то его толком не мог, как я частенько делал с моим любимым Шелленбергом. Фридманн был настолько джентльменом, с каждым волоском на своем месте, с всегда идеально выглаженной формой, всегда тщательно выбритый — в отличие от меня, особенно когда я просыпался не в своей постели с больной с похмелья головой, и шел прямиком на работу весь лохматый, с темной щетиной, и еще более от этого злой — что я не мог унизить его до своего уровня бранными словами. Да, конечно она любила его. Разве могла она полюбить меня? Что я вообще думал, когда мечтал, что она наконец сдастся мне? Нет, она была слишком правильной, слишком хорошо воспитанной, чтобы становиться чьей-то обыкновенной любовницей. Они так идеально подходили друг другу, муж и жена, что на них смотреть противно было. Нет, она никогда меня не полюбит, никогда…
С этими мыслями я осмотрел пистолет, что держал в руке, снял с предохранителя и прижал дуло к виску. Не помню, как долго я вот так просидел с закрытыми глазами, перебирая в памяти каждую незначительную деталь моей жалкой жизни и плача от горького разочарования во всем, от жалости к себе и облегчения, что все это скоро закончится. Я сделал глубокий вдох и начал медленно надавливать на курок.
— Герр группенфюрер?
Вздрогнув при звуке голоса за дверью, который я никак не ожидал услышать, я быстро спрятал пистолет у себя на коленях и вытер лицо рукавом рубашки, как раз за секунду до того, как она открыла дверь.
— Вас что, стучать не учили?! — Буркнул я, пряча глаза в совершенно бесполезных бумагах, которые я притворился, что перебираю.
— Простите, я не думала, что вы еще работаете.
Краем глаза я увидел её, Аннализу Фридманн, стоящую в дверях и разглядывающую меня глазами взрослого, который только что поймал ребенка за чем-то постыдным и не знал теперь, что делать: наказать его или всё же пожалеть.
— Почему вы до сих пор на работе? Почему домой не поехали? Я же распустил всех в пять, — сказал я, частично чтобы заполнить паузу, а частично потому, что мне действительно было любопытно, почему она и вправду осталась в офисе. Не из-за меня же?
— Я ждала телеграмму касательно ситуации с Варшавским гетто, — ответила она.
Я наконец забросил свои попытки притворяться, что работаю и посмотрел на нее.
— Я же вам сказал, что это может подождать до утра, перед тем как отпустил вас.
— А я забыла, — бесстыдно соврала она, глядя мне прямо в глаза с тенью едва заметной улыбки на лице.
— Ну так что, получили вы её? — спросил я в надежде на положительный ответ и то, что она наконец оставит меня в покое и пойдет уже домой к своему распрекрасному мужу.
— Нет.
— Вы что, всю ночь здесь собираетесь сидеть в ожидании? — Я выгнул бровь, стараясь звучать как можно саркастичнее.
— А вы?
Я чуть не расхохотался над её наглостью. Никакой другой подчиненный, мужчина-подчиненный, и даже некоторые вышестоящие рангом не позволяли себе разговаривать со мной с такой естественной уверенностью в себе, с какой говорила со мной эта девчонка. Она выглядела так официально в своей темной униформе, застёгнутой до самой шеи, со светлыми волосами, стянутыми в густой пучок над шеей, с её проницательными глазами, смотрящими на меня так настойчиво, что я отвернулся, боясь что она прочтет мои самые сокровенные мысли, заглянет в саму душу и увидит там все, что я так пытался скрыть ото всех вокруг, и даже от себя. Я осторожно отодвинул ящик стола и переложил туда пистолет. Последнее, что мне было нужно, так это чтобы она увидела его и начала задавать вопросы, а я знаю, что стала бы, как будто это её хоть как-то касалось. Да с какой стати ей вообще было до меня дело?
— Идите домой, фрау Фридманн, вы мне больше сегодня не нужны.