Нас выносили на носилках, так как сами мы идти не могли, и когда мы лежали рядом друг с другом в машине скорой помощи, Бруно нашёл мою руку и сказал с сияющей улыбкой:
— Я знал, что ты нас вытащишь, брат. Мы все знали. Мы поверили в тебя, и ты сделал все, как обещал. Спасибо.
— Не благодари меня. Это я должен вас всех благодарить за то, что не оставили меня.
— Мы бы никогда тебя не оставили. Ты — наш законный лидер. Мы всегда будем тебе верны.
Мы не были кровными братьями, но связь наша была куда прочнее, чем любые кровные узы, и не важно, что там мой отец себе говорил.
Неделю спустя отец забрал меня из госпиталя, после того, как нас поставили на ноги и разрешили идти домой. Когда я прощался со своими товарищами, я не мог сосчитать всех рукопожатий и слов благодарности, что они излили на меня. Мой отец, тем не менее, держался подозрительно тихо и угрюмо, даже когда я забрался на переднее сиденье рядом с ним и махнул головой в сторону госпиталя.
— Видал? Они обожают меня! Твой сын всех до одного вытащил. Ну, что ты теперь скажешь, хороший я адвокат или нет? Разве это не шикарная реклама для нашей конторы? — Я подмигнул ему, пытаясь хоть как-то повлиять на его нахмуренный вид своим весёлым расположением духа. — После такого тебе стоит меня партнёром сделать, знаешь ли.
— Я никем не смогу тебя теперь сделать, — ответил он ледяным тоном, сдвинув свои тёмные брови ещё сильнее. — Ни партнёром, ни учеником, никем. Все кончено.
— Что ты такое говоришь, «все кончено?» — спросил я, впервые чувствуя, как тревога тихонько начала заползать в душу.
— Ты что, и в самом деле думал, что тебе все это так просто с рук сойдёт, а, сын? Ты думал, это всё игрушки, твоя партия и твои СС?
— Да что ты такое имеешь в виду? — снова повторил я. — Я не понимаю… Они же нас отпустили, отец. Я выиграл.
— Он выиграл, — фыркнул он. — Правительство запретило тебе заниматься адвокатской практикой до конца жизни. Или пока само правительство находится у власти. Конец твоей «блестящей» карьере. Все эти годы, всё, что я в тебя вложил, вся учеба, вся практика — все впустую. Ты теперь никто. Тебе запретили заниматься юридической практикой, что значит, что конец твоему доходу, конец твоей хорошей жизни, твоим ресторанам, твоей новой квартире и машине, потому что ты больше не сможешь себе всего этого позволить. Я и думать не хочу, на что ты собираешься содержать свою жену плюс ко всему, и где вы вообще собираетесь жить. Надеюсь, оно того стоило, твои идеалы и твоя драгоценная партия.
Я сидел, уставившись на него с открытым ртом больше минуты, пытаясь провернуть в мозгу его слова. «Не могло это быть правдой! Не могли они такого сделать! Как могли они запретить мне заниматься адвокатской практикой? Это единственное, что я знаю и умею, единственное, ради чего я так трудился все эти годы… Нет, это какая-то ошибка… Не могут они вот так взять и отобрать мой единственный хлеб… Ну и что мне теперь делать без моей конторы?»
— Ты ведь не шутишь? — тихо спросил я отца.
Он бросил на меня тяжёлый взгляд, разочарованно покачал головой, тяжко вздохнул и снова уставился на дорогу перед собой. Я отклонился назад на своё сиденье, когда жестокая реальность ударила меня со всей силой. Они не могли позволить мне заморить себя голодом, да и казнить тоже не могли, потому как это наделало бы уж слишком много шумихи в прессе, и в австрийской, и в немецкой. Вот и решили вместо этого уничтожить меня другим способом, забрав у меня мою профессию, таким образом навредив не только мне, но и моим товарищам, кому я всегда предоставлял бесплатные юридические услуги. Мой отец был абсолютно прав: без моей практики я был никем.
— Что же мне теперь делать? — озвучил я свою самую главную мысль, говоря сам с собой.
— Не знаю, — отец ответил с желчью в голосе, думая, что я обращался к нему. — Почему бы тебе не поехать в Берлин или в Мюнхен и спросить своего любимого фюрера, не найдётся ли у него какая работа для тебя? Может, ему как раз нужен шофёр или лакей. В конце концов, служить ему — это все, о чем ты всегда мечтал, не так ли? Ну что ж, прими мои поздравления: ты стал на шаг ближе к исполнению своей мечты, мальчик мой.
— Это не смешно, — обиженно ответил я.
— Конечно, не смешно! Как это может быть смешно, когда мой старший сын, на которого я всегда возлагал такие надежды, кому я собирался завещать дело всей своей жизни… — Он задохнулся собственными словами и затряс головой. — Что же ты натворил, Эрнст? Что ты такое натворил? И главное, зачем? Как мне теперь посмотреть твоей матери в глаза? А?! Ну, отвечай же мне!