Я безотрывно смотрел в окно с большим пальцем, стиснутым между зубами. Мне нечего было ему ответить. Ни единого слова.
— Не смей идти и просить у неё денег, тебе ясно? Ты себя в это втянул, вот сам и разбирайся. Ты — взрослый человек. Время платить за свои ошибки.
Глава 14
— Ещё один заплатил за свои ошибки.
Доктор Гилберт поднёс газету ближе к моему лицу, с фотографией ещё одного повешенного где-то в Польше эсэсовца на первой странице. Я взглянул на имя, но не узнал его. Лицо повешенного было на удивление умиротворенным, и глубоко внутри я надеялся, что он умер мгновенно и безболезненно.
— Вам станет от этого легче? — Я поднял глаза на психиатра, стоявшего надо мной, пока я сидел на своей кровати. Не было у меня сегодня настроения с ним спорить, потому-то я и закончил свой вопрос тем же спокойным голосом. — Когда вы меня повесите? Вам лично от этого станет легче?
— Да, — ответил он без секунды промедления. — Когда всех вас хорошенько вздёрнут, мне станет намного легче. У меня даже уже бутылка шампанского заготовлена по такому случаю.
Я мягко усмехнулся, снова опуская глаза.
— Знаете, кого вы мне напоминаете? Рейнхарда Гейдриха. Это в его духе, сказать что-то подобное. Он всегда праздновал смерть.
— Не смейте сравнивать меня с этим бездушным убийцей!
— А в чем разница между вами двумя? Только цвет вашей формы.
Я взглянул на него, улыбаясь. Было очевидно, что он изо всех сил боролся с желанием ударить меня по лицу.
— Мы вершим правосудие, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.
— И это он тоже говорил.
— Да это же вы, кто стал на его пост! Ну и как, вам нравилось людей вешать?
— Нет. Конечно же нет. Я напивался постоянно только потому, что это хоть как-то помогало мне справиться со всем, а не потому, что я праздновал, — спокойно ответил я. — Не нужно нас всех ставить в один ряд, думая, что мы все одинаковые, с одинаковыми мыслями и чувствами. Мы все — очень разные люди, доктор Гилберт. Как и вы. Вам вот, например, приносит удовольствие совать все эти фотографии мне под нос — что-то, чем гестапо раньше увлекалось. А вот парень, что приставлен охранником к моей двери, делит со мной те крохи, что ему присылает его семья. Это вопрос человеческого достоинства, как каждый из нас выбирает себя вести, и только.
Он буравил меня своим тяжёлым взглядом какое-то время, затем развернулся, чтобы уйти, но у двери все же повернулся и сказал:
— Нет у вас права учить меня, что такое человеческое достоинство.
— Я не думаю, что у них есть право сделать что-то подобное, Эрнст.
Я бросил на Лизель скептический взгляд, от чего она виновато опустила глаза.
— Доллфусс имеет право делать все, что ему заблагорассудится. Он воображает себя вторым Муссолини, этот кусок… — Я быстро поджал губы, чтобы не выругаться при жене.
Элизабет, похоже, не сильно расстроилась, услышав новости о том, что я лишился работы. Она была так рада моему возвращению, что ей и дела не было до того, что нам нужно было съехать с квартиры всего через несколько дней. Я, по правде говоря, тоже обрадовался, увидев, как её лицо засияло самой радостной улыбкой, как только она увидела меня стоящим в дверях и бросилась мне на шею. Она оказалась идеальной женой, Лизель — любящей, преданной и готовой меня поддержать, когда я больше всего в этом нуждался.
«Может, Гиммлер и оказал мне большую услугу, заставив меня жениться, — думал я, изучая потолок бессонной ночью, пока Лизель безмятежно спала у меня на руке. — И может был в этом определённый смысл — заставлять членов СС жениться исключительно на тех, кто горячо поддерживал партию, а того лучше, на выпускницах Лиги германских девушек».
В конце концов, Лизель не стала кричать и обвинять партию во всех наших бедах, в отличие от моего отца, а напротив, заявила гордым тоном, что я пострадал за благое дело, и что она была более чем уверена, что это была временная ситуация, и что я обязательно найду из неё выход. А до тех пор мы могли жить в доме её родителей, которые будут нас обоих содержать.
Я невольно поморщился при мысли о переезде к моим свекрам. Не то, чтобы они были плохими людьми, вовсе нет; я был даже благодарен, что они щедро согласились предоставить нам крышу над головой, но все же… Мне, с моей любовью к свободе и праву приходить и уходить куда я захочу и с кем я захочу, теперь прийдется жить под их неустанным надзором и контролем. Мне придётся спрашивать у них деньги, и что ещё хуже, отчитываться, куда я их трачу.