- Купи новые, а что останется - на конфеты, - Петр протянул Ире пять стодолларовых бумажек. Ему было приятно видеть, как меняется ее лицо - от изумления к неожиданной радости.
- Господи, как я счастлива! - Она благодарно поцеловала Петра.
- Лет десять назад, - помнишь, когда в магазинах ничего не было, жена приятеля, француженка, совершенно серьезно сказала мне, что завидует советским женщинам: как им просто стать счастливыми, достаточно получить в подарок новые сапоги.
- Ты думаешь, что-нибудь изменилось? - Ира на мгновение задумалась. Всюду все есть, а попробуй купи! Зарплата - только не умереть с голода. Мама надрывается, возит картошку с дачи, а я ей даже помочь не могу дорога в оба конца столько стоит, что никаких денег на билеты не хватит. Хорошо, хоть пенсионерам бесплатно.
- Ну, все как-то живут ...
- Я недавно подружку встретила, раньше со мной проводницей работала. Была такая серенькая, колготки штопаные, каблуки стоптанные. А теперь - не узнать. Вся расфуфыренная - Пьер Карден с ног до головы. Спрашиваю: "Ты, что, наследство получила?" Она отвечает, что после того, как я ушла, ее перевели на южный ход. Сперва фрукты-овощи возила, потом этих стала пускать. Кого на час, кого на больше. С каждого рейса меньше тысячи не привозит. Говорит, вроде бахвалится, а у самой слезы. Муж ее выгнал, испугался заразу подцепить. Она с дочкой осталась, та неделями одна-одинешенька, совсем от рук отбилась.
А у нас, на объекте? Девчонки только и ждут, когда клиент клюнет. Тем более если иностранец. Наши-то поблагодарить не спешат. Особенно из мэрии. Каждый под самого важного выделывается. Трахнет, отряхнется и пошел. У самого вместо х... - мизинчик, а туда же, осчастливил! И не пожалуешься. Вмиг выгонят, а куда устроишься?
- А ты? Как же ты? - Петр ощутил неприятный холодок.
- Я? - переспросила Ира. - Меня не трогают, я как бы за Степановым числюсь. Юрий Григорьевич не злой, справедливый, его у нас уважают. Если б я его тогда не встретила... Спасибо, что устроил меня на объект.
Жуткое предчувствие охватило Петра. Он знал, каким будет ответ, но не хотел слышать и знать правду, просто не мог ее вынести. И не стал спрашивать.
- Объект? Анекдот такой был: "Субъект поехал на объект...", - сказал он.
- Не говорить же каждый раз "спецрезиденция мэрии Санкт-Петербурга для приема официальных делегаций". Язык сломаешь! - возразила Ира. - Объект и есть объект. Все так говорят.
Темнота скрадывала жуткую ветхость и убогость малюсенькой комнатенки. За одной стенкой капризничал Ирин сын, Колька, а за другой скрипели половицы и что-то бурчала соседка.
- Бедная, - сказала Ира, - опять с сыном разговаривает. Столько лет прошло, а она все ждет и ждет, не может поверить. Он был очень хороший, с двумя моими подружками переписывался, обеим жениться обещал, когда вернется. А последнее письмо оттуда мне прислал. Там фотография была, последняя. Стоит серьезный, с автоматом и какими-то железками, а уши из-под каски все так же торчат, как в детстве. Я его ушастиком дразнила. Письмо пришло, а его уже нет.
Было тепло и грустно. Но это была особая, сладчайшая грусть, когда физическая близость становится второстепенной, уже ничего не добавляя.
"Так сердце рвется от любви на части", - вдруг вспомнил Петр. Он крепко обнял Иру, и она сразу откликнулась влажным поцелуем.
- Ну что же, судя по всему, с полмесяца у нас есть. Даю тебе на все мероприятия в усиление трех человек, включая Авдеева. Отзывай его с этих гребаных курсов. Учти разницу во времени и срочно отправь туда шифрограмму. Я с военными из округа договорюсь, возьмут его своим бортом. Завтра будет на месте. Развернутую справку по всем оперданным - мне на стол через десять дней. Пиши пограмотней, думаю, сразу наверх пойдет.
Близилось к полуночи, когда Микин вышел на улицу. Большой дом Главного управления на Литейном навис над ним черной громадой, без единого светящегося окошка.
"Дожили, служить некому! Все торопятся, к телевизору с футболом спешат да с пивком холодненьким",- подумал полковник. Садясь в подъехавшую "Волгу", коротко приказал:
- Поехали!
1.22. Я В КАЖДОМ СЛОВЕ СЛЫШУ ПРИГОВОР
- Папа, папа, мы едем за границу! - услышал Петр восторжен е было. Устав искать, он нагнулся за выпавшей газетой, и его взгляд неожиданно выхватил знакомую фамилию - Кошелев!
Газета пожелтела и надорвалась по краю.
"Георгий Михайлов - один из тех, кто, по сути, определял культурную атмосферу в "великом городе с областной судьбой". Физик и педагог, он стал еще и собирателем уникальных произведений современной живописи, бесстрашным устроителем знаменитых "квартирных" выставок в то время, когда все не одобренное парткомом считалось антисоветским и жестоко каралось. Судьба Михайлова при коммунистическом режиме была изломана КГБ. И одним из тех, кто участвовал в преследованиях Михайлова и других представителей русской интеллигенции был гэбист Павел Кошелев..." - читал Петр.
На том месте, откуда он поднял газету, лежала папка из полупрозрачного пластика. Сквозь него просвечивало слово "Мемориал". Петр вспомнил: когда-то он брал интервью у этого Михайлова. Материал не получился, но черновик должен был лежать в этой папке. Он вывалил ее содержимое, и нужная бумага тут же попалась ему на глаза:
"...и тут в жизни Георгия Михайлова появился новый персонаж, знаменитый Павел Кошелев, кадровый офицер КГБ, вне стен которого называвший себя Коршуновым. Этот чекист давно хотел познакомиться с известным диссидентом, а тот отсутствовал. Валил на Колыме лес! В один прекрасный день Кошелев-Коршунов заявил, что отныне "органы" меняют свое отношение к молодым художникам и берут их под свою отеческую опеку.
И действительно, после процесса над Михайловым художники-неформалы получили возможность устраивать свои выстав ки. Тайная полиция искусно трансформировалась в конструкторское бюро "человеческих душ". А сам Кошелев, будучи неплохим психологом, фактически стал руководить творчеством "андерграунда". Многие поверили ему, а некоторые даже стали прислуживать. Он тоже не сидел сложа руки - выискивал и лелеял сторонников. У сравнительно молодого, честолюбивого чекиста были свои, далеко идущие цели. Возможно, он их добился, став в постперестроечные времена депутатом и главой Администрации Петроградского района.
А тогда он делал все, чтобы запретить художникам любое общение с иностранцами. За это им разрешалось рисовать, играть и писать все, что вздумается. Хотел этого Кошелев или нет, но джин был выпущен из бутылки. Почувствовав дуновение свежего воздуха, молодые люди пошли дальше того, что было задумано в прокуренных кабинетах Большого дома.
Одним из тех, кто сорвал планы идеологических надсмотрщиков, стал уже отсидевший Георгий Михайлов. И вскоре он вновь попал за решетку. Начался новый уголовный процесс, как будто списанный со страниц Кафки. И возглавил его все тот же гэбэшник Кошелев, он же Коршунов. Михайлову вменили статью 93 Уголовного кодекса. Больше года Михайлов просидел в "Крестах", подвергаясь изощренному психологическому давлению..."
Петр морщился, читая сырой, неотделанный текст. Он попробовал отредактировать, но фразы разваливались. Немного помучившись, Петр стал писать все заново.
"На этот раз уж никто не помешает - напечатаю",- злорадно подумал он.
1.23. ВЬЕТСЯ НАД ГОРОДОМГОЛУБОЙ ТУМАН
Статью о Кошелеве Петр писал до утра, прерываясь только на то, чтобы сварить очередную чашку черного кофе. В текст удачно вписались отрывки интервью с правозащитником Юрием Вдовиным, которое обнаружилось в той же старой папке.
"- О Кошелеве-Коршунове уже сложена легенда, как о великом спасителе русского искусства, - говорил Вдовин, - но вклад чекиста "новой формации" в подавление инакомыслия и вольнодумства еще ждет своего Орфея...
<...>
Комментарий к послужному списку Кошелева полон шумными историями об обыденных для той поры гнусностях против самых достойных людей, против тех, кто внес весомый вклад в отечественную культуру последнего периода тоталитарного строя. На счету Кошелева - организация идеологической удавки для питерских рок-музыкантов, а созданная им организация молодых литераторов "Клуб-81" держала под контролем умонастроения нонконформистских поэтов, писателей и начинающих драматургов.